Пятая мата

Озадаченный, Кимяев взглянул — правда… Сквозь темную, парную еще кожу лошади проглядывало яркое розовое пятно.

— Злыдень! — наскакивал Федор на Костю, и борода сторожа тряслась. — Романову доложу! Ведь это конь, конь! Э, да что вы, молодые, теперь знаете о лошади!..

Унылыми глазами парень глядел на Игреньку, робко оправдывался:

— Темно… Кажись, ладно и запрягал…

— Я те дам… Ка-ак вытяну по спине перетягой, и жаловаться не пойдешь!

Корнев утишился не скоро. Приказал сбегать за дегтем и смазать сбитость лошади. Еще велел молчать и слушать, когда старшие говорят.

Домой парень не пошел. Нужно было увидеть начальника, сказать, что с рыбой порядок, привез целую бочку. А главное, отпроситься поспать.

В белой нижней рубахе Романов умывался на улице. Бокастый медный рукомойник весело сиял на солнце, разбитно гремел тяжелым длинным пробоем.

С крыльца сбежала с полотенцем в руках Катя Рожкова. Босоногая, еще теплая со сна, с ярким румянцем на щеках, девчонка была в пестром платье, на плечи ее падала густая волна желтых волос.

Кимяев разом выпрямился у калитки, лихо сбил на затылок фуражку, открыл свое худощавое лицо солнцу и Кате.

— Наше вам…

Катя обернулась:

— Доброе утро, Костик!

И убежала в дом. У Кости в груди заныло.

— Нарисовался без вести пропавший, — Тихон говорил со сна густо, сердито. — Как говорится, пошел наш посол по свежий рассол… — Начальник руки не подал, утерся холщовым полотенцем и теперь растирал ладонями щеки. — Садись, за постой все равно не платим…

На лавке, что стояла у летней кухоньки, Романов придирчиво осмотрел Кимяева.

— Живой, варна-ак… Варначина, говорю! Ведь почти не спал из-за тебя. Ты же вчера с обеда на озеро укатил. Жду-пожду стука в окно — нету! Аммоналом ведь промышляешь. Не дай бог, думаю… Тебе капут, и меня загребут. Просил же и не раз просил: явился с озера ты в ночь-полночь — скажись!

— Никаких спектаклей! — нахально уверил Костя. — Мы без этих, шумовых оформлений… Я технику безопасности соблюдаю, так сказать, во всех запятых и точках…

— Смотри у меня! — пригрозил Тихон.

Кимяев рассказал, что его задержало на озере, сходил к калитке и принес оттуда берестяную конобу[9]. Откинул легкую плетеную крышку. Пахнуло изнутри осокой, сырой рыбой.

— Щуки… Спаси-ибо! Фаина давно об ухе соскучилась, Вовка и тот просит…

— Средненькие все. Кабы расстараться ту щучку, которая с ручку…

Романов всегда расслаблялся, когда речь заходила о рыбе. Сам в свободное время любил посидеть с удочкой. Загорелся глазами, а лицо мальчишечье, мечтательное.

— Худо ли большиньку поймать. Все порываюсь сам поудить, да когда…

— Вам теперь некогда, — подтвердил Костя. — То и принес.

— Нефедихе дай. Ей теперь некому наловить.

— Отношу каждый раз, точно!

— Не жалей! Время такое, брат, что жадничать никак нельзя. Может, посидишь, завтрак ладит Катюша…

Парень крутнул головой.

— Нет! Мать, наверное, тоже заждалась. Что я хотел сказать, Тихон Иванович… — Костя полез в карман своей брезентовой робы. — Нашел пуговицу…

Начальник помнил наказ Былина и насторожился. Может, разыгрывает Кимяев… Мастак он на такие дела! Да нет, откуда ему знать.

Мятое от бессонной ночи лицо парня, однако, было серьезным.

— Поплыл вчера в конец озера… С этой-то, с нашей стороны, распугал взрывами рыбешку, на убыль пошла. Вылез на кочку по известному делу… Тут она и блеснула, и кинулась в глаза.

— Кто?

— Да пуговица. Вот!

На изъеденной солью ладони Кости приглушенно блеснул маленький желтый кругляш со звездочкой.

— И что же… — осторожно спросил Романов.

— Дак решили, что на озеро, единолично, никто ни шагу. Мы же на общий котел определили Долгое… И правильно! Кому надо — это пусть на Чулыме добудет. Тихон Иванович! Тут общий запрет нарушен — вот что! Кого носило в таку даль?.. Мне что в голову пало, Тихон Иванович… Зачем там след в Лосиное болото? Трава сильно смята на кочках.

Тихон едва удерживал на лице нарочитое равнодушие.

— Голубику, может, смотрели…

— Какая в Лосином ягода, вы что? Там и кустика голубишного нет. Да вы знаете!

Начальник встал, протянул Кимяеву руку, небрежно, с ленцой в голосе, попросил:

— Дай-ка пуговицу.

— Да на что вам?

— Пристыжу кой-кого…

— A-а, Торгаева… Комков-то у нас без ноги, не поскачет на озеро, не ближний свет. Ну, Торга-аев… А еще фронтовик!

— Ты, Костя, не цепляйся к нему с этим делом, — попросил Романов. — Я сам скажу, знаю как сказать…

— Сами так сами! Баба с возу — коню легче…

Тихон спрятал пуговицу в карман.

— Тебе трех часов отоспаться хватит?.. Встанешь и сразу на реку. Вот отправим мату, тогда отлежимся!

Кимяев шел домой почти счастливый. Катю с утра увидел, улыбалась она со значением… Какая… Из дома бегом, а в дом скачком — показывалась, дразнилась…

Дочка председателя Фоминского колхоза заметила Костю сразу, как приехала на участок. Веселый, обходительный, не заскучаешь с таким. И рук не распускает. Наговорил тут, на днях, таких слов, что теперь голова не своя.

«Придет она вечером в клуб или нет? — мучился парень, торопясь к дому. — А придет, попрошу Ваську, чтобы вальсы играл. Фокстрот — топотня блудливая…»