Пятая мата

— Да нет, не скажи… — задумчиво отозвалась Никольская, поглаживая скатерть. — Давно он разлагался. Уж и верно: коль смолоду прореха, так к старости дыра… Дважды писала в район. Потом-то узнала, что перехватил Кожаков у Поли письма, понял, что не умолчу. И как это я, старая, погрешила в ту пору на райком, не поехала к секретарю… Ответа на мои письма нет, думаю, не сочли нужным пока разбираться с начальником участка. Только тогда и поднялась, когда Кожаков Сокова утопил. И тут он меня обошел… Приболела, слышу, уж нет его, на фронт ему в одночасье захотелось… Струсил, узнал, что к прокурору засобиралась…

Былин опять вскинул голову с темной челкой волос.

— Так, я закругляюсь, что ли, — теперь он уже заговорил проще. — Учился Кожаков на младший комсостав в Бердске, на фронт бы отправляться, а он деру дал!

— Его бывшая жена у вас, в Озерном, живет… — напомнил Белобородов.

— Не сунется он к Полине! Насолил ей под самую завязку. Вот что может быть… К вам набежит дезертир. Одежа, документы ему нужны, а жил-то в последнее время с сыном и снохой. Ну, Генка, слышно, на фронте, а Петлина здесь. Так что прислушивайтесь и поглядывайте. Чуть чего — дайте знать. Ты, Романов, сам ли, пошлешь ли кого… Передай, нашелся, мол, документ, я сразу догадаюсь.

— Ладно, Михаил. Чем можем — всегда поможем! — согласилась Никольская и поднялась из-за стола. — Ну, мальчики… Кажется, наговорились вдоволь. Я и вас утомила, и сама устала. Тихон, у тебя хоромина большая, приюти Михаила.

Романов пожал плечами.

— Я — пожалуйста.

— Не-ет уж, домой махну! — твердо возразил Былин и тоже встал. — Мне ж по течению… Выкинусь на середину Чулыма, а там и клади весло. Дотянет к утру. Ну, извините, товарищи, что задержал — служба! Я почему так, почему втихаря-то явился и сюда вас позвал… Вдруг Кожаков где-то здесь хоронится, а как связан с кем в поселке… Зачем мне лишний раз мозолить глаза людям.

Олимпиада Степановна подала Былину плащ.

— Осторожней на реке, слышишь, Миша!

— Не впервой! — махнул рукой Былин.

Учительница провожала.

Былин и Белобородов сразу же бесшумно исчезли в плотной темноте ночи. Тихон задержался у калитки.

— Вот уж не думал, не ждал… Узнается про Кожакова — на весь Чулым пятно!

— Еще какое пятно… — согласилась Никольская и вспомнила: — А Михаил-то на тебя с наскоком… Чем не угодил?

Романов не скрыл досады.

— Не люблю разговоров за спиной. Бывает: один раз только человеку не угоди, и все, все прежнее насмарку! Приезжает Мишенька на участок часто… Сегодня хлеба дай, завтра — жиров, послезавтра — сахарку подкинь… Не сумел я сразу отказать, жена, знаю, больна, ребенок, тещу Мишка кормит… Ну и решил Мишенька, что я обязан ему подносить. А тут с вами случай, за талоны-то отругали… Погляжу, а Рожков тоже живет как свят дух. И говорю себе: честно, так честно! Отказал Былину, а он обиделся, конечно. Вот теперь и колет в глаза при всяком случае.

Никольская вздохнула в темноте.

— Учились вы у меня с первого по пятый вместе, вместе потом и седьмой кончили… Росли соседями, а такие теперь разные… Ну, ты-то всегда рядом, одерну, когда надо. А Михайла, знать, у себя в районе чиновной-то спеси набрался. Вот такого и заставь богу молиться… Уж непременно лоб расшибет. А дай-ка ему волю, выплывет он на большую воду — беда! Опасным станет! Ну да ладно, возьмусь я за него… Ты смотри у меня, без паники! Что бы ни случилось, в обиду я тебя не дам. В случае чего не смолчит и Белобородов. Он у нас тихонький — это верно, но голова у него крепкая. Говорила тебе, Тихон, — пора, вступай в партию! Понимаешь, за правду все-таки легче драться на равных. Ты дерись, когда надо, дерись! Без этого жизнь, понятно, спокойнее, но чертовски подлая!

Романов крепко пожал Олимпиаде Степановне ее прохладную ладонь.

Глава третья

1

Спящий еще поселок будили петухи, и Костя с гордостью отметил своего горлача — старательно тот кричал побудку, высоко, без захлеба, забирал голосом.

— Орешь, петушина! — ворчал парень. — А того, мохноногий, не знаешь, что не кемарил еще хозяин…

Игренька устал тянуть тяжелую телегу. То ехали темным бором, и колеса стучали по корневищам старых сосен, то прыгали по болотным кочкам… Теперь, когда Кимяев выгрузил в клубе рыбу, мерин выказывал нетерпение: резво, без понукания, трусил к конному двору, чтобы распрягли и спустили на выпаса.

Тощий конюшенный сторож возился в деннике, вяло убирал давний сухой навоз.

— Труженикам гужтранспорта наше с кисточкой!

Корнев вскинул худое бородатое лицо, не отозвался на шутку. Приставил к заплоту вилы, подошел, с передка телеги заглянул в пустую бочку.

— Мыть опять мне… Ладно, сполосну. А чего канителился всю ночь на озере? Или в прятышки с лешаком играл…

Костя уже распрягал, ухмыльнулся.

— Ты, дядя Федя, не бабка, а угадка… Так оно в точности и было! Спутал вчера Игреньку, вроде лучше не надо, а леший-то и снял путо с ног. Упорол коняга аж на Мотькину поляну. Вот и колесил, искал его до свету.

— За Игренькой глаз да глаз нужен. Бегово-ой, нравный конь! Постой, ты что, раззява… Не мог как следно чересседельник затянуть, а?! Гляди, хребтину сбил!