Пятая мата

…В каюте капитана все запахи парохода и реки. Подрагивают крашеные стены и покрытый цветным линолеумом пол. К краю стола потихоньку сползают полусухие вяленые окуни — капитан с начальником выпили по второй рюмке.

Отдышавшись после спирта в красный кулак, Шишкин косится на Романова.

— Ты с каких таких щей гулять вздумал? И меня поишь за что?

Тихон не прячет улыбки.

— Так, за старо зашло!..

Капитан соглашается и уже веселей смотрит своим цепким стариковским глазом на начальника сплавучастка.

— За старое, говоришь… А что?! Встречались и не ругались. Самая точка! Благодарствую, уважил, очень уважил старика. Да нет, не на вахте я, посижу…

Помолчали. Шишкин посасывал потухшую трубку с накладным серебром. Романов уже знает: сейчас он начнет жаловаться и надо молча слушать его.

Капитан протяжно вздыхает.

— Старею, Тишенька… Ходовая моя никудышна. Вишь, лето, а я катанки на ногах таскаю. И лягу — все-то косточки говорят. Да и то… с малых лет на реке, при купцах еще начинал. Не будь войны, жил бы я на пенсии возле своей старухи в Моряковке, цветочки бы сажал…

— Поплаваешь еще, Иван Павлович… — ласково утешает Тихон Шишкина и мучится: надо, пора начинать разговор, ради которого он на обласке летел. Пароходишко-то движется как-никак. Уже Черный яр рядом.

Они много лет знают друг друга. Один «Ударник» и ползает из года в год по мелеющему Чулыму.

— С чем бежишь, Иван Павлович?

— Продукты до Зырянки. А там ружболванкой грузиться буду.

— А мы заготовки для лыж давно отправили…

Романов молод, крепок, мало разбирает его выпивка. Зато у капитана порозовели сухие желтые щеки, и видно, что он блаженствует, — спирт разогрел, поднял старика. Тихону жалко, стыдно тормошить Шишкина просьбой, но где-то сбоку яростно колотятся плицы колеса, шумит, бурлит взбитая вода — плывет пароходишко, вот-вот покажется поселок.

Начальник сжимается в себе.

— Иван Павлович… Любишь не любишь, а иди навстречу. Дело-то у меня какое…

Шишкин настораживается.

— Так и знал! Хитрюга, чалдон чулымский… Обошел старого хрена. А ладно, хвалю за ухватку. Выкладывай!

Не впервые такой-то вот случай… Но Романов просит сбивчиво, по-мальчишески.

— Убери спирт! — почти кричит Шишкин. — С какой рожей команде я покажусь, а ведь сказать про твое надо…

— Да с двух-то наперстков, Иван Павлович… Да вы ж как стеклышко… Ни в одном глазу!

— Нет, правда? Не кривишь душой? — допытывается капитан с надеждой. И торопливо перебирает руками пуговицы на кителе. Пуговицы застегнуты, старик добреет голосом. — Что ж, авиабереза — это же фанерочки, крылышки… А от сына давно письма нет, на Ленинградском воюет… Баста! Пошли к радисту!

Радист долго связывался с пароходством, и Тихон вышел из тесной радиорубки в коридор. Под теплыми железными листами пола, внизу, напряженно вздыхала работающая машина.

Шишкин кричит кому-то:

— Да как я мимо, когда нельзя! Мата, мата фарватер загородила. Ну, вот! Опять двадцать пять, опять за рыбу деньги… Алло! Заявляю: фарватер загорожен! Не пойду же я по росе, воду, воду «Ударнику» надо!

Хлопнула за спиной дверь. Капитан весело объявил:

— В камбузе порядок! — и ткнул Тихона в бок. — Врать ты меня вынудил про фарватер…

— Иван Павлович… — обливался радостью Романов. — Поставите на место головку — это ж для нас… Сам знаешь!

— Трави баланду… — ворчал старик. — Всех нас Чулым на одной волне качает, что речников, что сплавщиков… Война, как не помочь!

…Баржу оставили, как и предполагал Тихон, на Черном яру. Освобожденный от груза, «Ударник» быстро побежал вверх и скоро ткнулся своим высоким черным носом в левый, зисинелый яр напротив затонувшей маты. Почти рядом работала на берегу бригада Пайгина. Толстое стоящее тело ворота уже торчало над черной шапкой вырытой земли.

Начальник стоял на капитанском мостике рядом с Шишкиным.

От маты к пароходу неслась лодка. Швора еще издали махал рукой.

— Груза[6] вынули!

Лодка сделала крутой разворот у притихшего колеса парохода, и бригадир закричал взахлеб:

— Бекасов с ребятами постарался… И такелаж сняли. Можно учаливать головку!

— Молодцы! Спасибо, Саня! Слушай, Кимяева сюда. И торопись с учалкой, мешкать некогда.

…Грязный, а более того — мокрый, Костя стоял на чистой палубе с самым смущенным лицом. Широкие брезентовые штаны уродливо пузырились на его коленях.

— Наслежу я тут… — замялся парень.

Романов спустился с капитанского мостика вниз.

— Швабру не видишь… Вот так, пошли!

В каюте капитана Тихон махнул рукой на тяжелый судовой стул.

— Садись-ка… Выпить хошь?

— Нет, за плечо вылью! — белозубо улыбнулся Костя и бережно принял рюмку.

— Зажуй! Хлеб ломай… И окуня бери, окуньки-то мои… Костя, рыба нужна… Да, речникам. Сам видишь могли бы и мимо пройти, а Шишкин остоповал. Отблагодарить команду надо, тоже ребятки на пайке сидят. А потом завтра-послезавтра юльские нагрянут — стол-то наш. Ты на Долгом, говорят, рыбалил. Как там?

— Тихон Иванович! Вода в озере спала и густо, можно сказать, рыбешка ходит… Я за утро чуть не ведро надергал!