Пятая мата

У чулымских сплавщиков заметная особинка в причале. Даже и после работы, как бы ни устали, а напрягутся, сильными взмахами весел разгонят лодку и вместе с крутым набегом волны кинут ее на песок подальше.

Быстро налетали на илистый приплесок дощатые днища. Один за другим рабочие поднимались на крутоярье. Впереди в старой брезентовой робе и фуражке набекрень манерно вышагивал невысокий крепыш — Костя Кимяев.

— Что, граждане… Выполним заданье рабочих и крестьян?! — кинул песенной строкой в гущу толпы Костя и повернулся к мате. — Ну, «милашка-Глашка», здорово! Уж так мы по тебе соскучились, так извелись… Сто лет, сто зим ждали!..

Сплавщики отозвались смехом, сбились кучней.

Тихон ходил меж борчан с радостью на лице. Уже успел подсчитать — четырнадцать человек из домоседов пришло. Не зря вчера сходку собрали.

Он еще раз весело оглядел сплавщиков.

— Может, присядем перед делом. Как?!

Швора махнул рукой.

— Айдате вниз!

Начальник сходил под яр последним, с надеждой поглядывал на спины людей. Поселковые всегда-то выходили на реку в чем поплоше — такая работа. А теперь, за полтора года войны, успели пообноситься и на заплаты уже никто не обращал никакого внимания.

А Романов тем более. Он-то хорошо знал, что люди Чулыма, хлестанные всеми ветрами, сеченные всеми дождями, каленные всеми лютыми морозами, — работяги, чью силу меряет тяжесть стальных тросов и наботевших в воде лесин, — они не внешностью берут, а могучим душевным здоровьем, вековой сибирской выносливостью. С такими людьми и беда не беда, в любом деле с ними не страшно. Вон, на фронте: лучшие солдаты — сибиряки!

Тихону было славно. Что с бригадиром Шворой давеча повздыхали — это так уж водится, чтобы поворчать перед большой работой, осторожно поругать, даже припугнуть эту работу… Ну и себя, конечно, взбодрить.

Сплавщики сидели у самой воды, на обсохших с весны бревнах. Начальник свободно стоял перед ними, и ему передавалось их особое возбуждение перед большим делом.

Снятой фуражкой махнул на реку:

— Налетай, други! Подешевело…

— Ага, расхватали, не берут! — сыпанул смехом Костя Кимяев.

— Никифор Яковлевич! — Романов посерьезнел, подошел к Бекасову. — Тебе, как лоцману, как хозяину маты, первое слово и первое дело…

Шестеро плотогонов сидели на бревне плечом к плечу — чистые, выбритые, с самым довольным видом. Облупленные за лето носы у них розово поблескивали.

Бекасов пожал плечами.

— Дак мы, Тихон Иваныч, что жа… Мы обоновку, лежни снимать будем. Гнали мату, давно пригляделись к ней, поди-ка скоренько распустим троса…

— Та-ак, ладно. Спасибо.

— Ворот бы нам на том берегу поставить… — соскочил с бревна Пайгин.

— А, дельная придумка! — поддержал Тихон. — Головка маты на дне, березу песком закидало… Только воротом и сдергивать плитки[5] с мели. Всплывут какие, все не в воде бродить. Пробуй, Пайгин. Сколько тебе человек?

— Лишков не возьму…

— Еще бы! Ты как, Александр? Твоим ребятам, выходит, доночки вязать…

Швора не отвел взгляда от серых, выжидающих глаз начальника.

— А мы другого и не ждали!

— Вот и поладили! — начальник сдвинул на переносье прямые брови, говорил уже всем: — Значит, други, так… Стоять над душой и понукать никого не буду. Некогда, сам сяду в лодку. Еще раз поймите — очень ждут в Новосибирске березу. Верно, Костя! Готовят ее не одни чулымцы, поставляют и обские лесорубы. Знаю, не остановится строительство самолетов, но и наша мата тоже погоду на производстве делает. Потому Чкаловский завод и бомбит директора сплавконторы телеграммами. Да что телеграммы! Лес надо давать, кубики. Па-адъем!

2

Романов любил приходить на работу пораньше, когда в конторе пахло свежевымытыми полами и когда, в теплой тишине, можно было спокойно заняться деловыми бумагами. Часть из них Клевцова приносила накануне, а поутру Тихон подписывал бесконечные теперь, в войну, списки на продовольственные карточки, на хлебную дотацию, справки на отпуск промтоваров из магазина… Еще надо было ставить подпись под ведомостями на аванс и расчеты; зимой и летом, ежедневно составлять сводку о сплотке леса, разбирать заявления рабочих и, наконец, составлять всякого рода отчетность перед сплавконторой…

Чулым очистился, а на берегу туман все еще старательно прятал поселок. Белым половодьем затопил он и улицу, и огороды, только и были видны, что зеленые, сырые космы кривых ветел да влажные крыши домов.

Начальник забылся, глядел в окно. Совсем рядом высоко, раскидисто стоял на утоптанной лобовине берега его тополь и открыто дразнился крепостью своего ствола, которую дала ему налетная ярость речных сибирских ветров. Романов улыбнулся хорошему утру, своему тополю и тому, что сам не слабел, не гнулся на ветру трудной таежной жизни.

Тихон подписал бумаги и вспомнил о заботах. Забот хоть отбавляй. И свои, и Михайлова в придачу. Едва нарядил вчера Борис Кузьмич мужиков на лодки, да тут же и слег — опять занедужилось ему. Головой часто мается старик. По годам Кузьмичу бы уж и на завалинке сидеть, да война, замениться некем.