Пятая мата

Высоко в небе догорали последние облака, легкий розоватый свет трепетал на лицах людей, смягчал их открытую грубость. Натруженные руки сплавщиков устало лежали на коленях.

— Выступать есть желающие? — спросил Белобородов.

В тишине сухо стукнуло что-то деревянное, и Романов, не поднимая головы, сразу узнал, кто захотел говорить.

Тяжело опираясь на костыли, к столу подошел Виктор Комков. Виктор уже не молод, сверхсрочником служил в армии еще до войны, а без ноги пришел с фронта совсем недавно.

Суетно, неловко Комков прислонил костыли к спинке свободного стула, снял пилотку с крупной мясистой головы и, утвердившись на правой ноге, попросил:

— Разрешите, Николай Васильевич?

— Да, да, конечно! — обрадованно кивнул радист.

— Дела мои, доложу, пошли невеселые — ковыляй понемножечку… — медленно и тяжело заговорил Комков. — Вы думаете не обидно? Еще как обидно… Вот гляжу днем на реку — все в работе, а я по берегу безногим воробьем скачу. Такое найдет в иные разы, что в воду бы, и с концом… И то мне обидно, что ногу потерял как-то глупо. Ладно бы в бою! Ведь как вышло, доложу… Оказались мы на разъезде, а на путях эшелон с эвакуированными — детишками, женщинами, стариками… День жаркий, морный, помню… И вдруг — фашисты! Что началось… Кинулись люди из вагонов кто куда, а немчура и поливает и поливает сверху свинцом. Чуть не за каждым ребенком самолеты над луговиной гоняет. Крику, реву… Открыли мы пальбу с колен из винтовок, да где там! Попадали в траву, а у нашего взводного — мальчонка совсем взводный — градом слезы из глаз. Обида взяла: где они, наши-то соколы?! Помню, вскочил, опять стрелять начал… Вот тут и полоснуло по ноге. Как попал в госпиталь, как резали — не помню…

Комков замолчал, держась рукой за столешницу, тяжело повернулся к Романову.

— Раз такое дело у вас заваривается — прошусь на работу! Как-никак полторы ноги при мне, а руки-то весла не выпустят! Сажусь в лодку рулевым и наряжайте ко мне людей на греби. Да ради тех самолетов, которых на фронте нехватка…

Комкову не дали договорить, зашумели, захлопали. Смущенный фронтовик взялся было за костыли, но начальник усадил его рядом и крепко пожал руку.

Никто не ожидал, что к столу выйдет Дарья Семикина. Вроде не из тех она, не из речистых в поселке.

— Говори, Фроловна! — ласково ободрила женщину Никольская и постучала карандашом по столу.

Крепкая, с густым румянцем на лице, а его и сумерки не гасили, — Дарья шла к столу с волнением.

— Я что хотела… Я говорить-то не хотела, да Витек меня подвел к столу. Вишь, как по нему война-то прошлась… А многих и на-вовсе в землю запахала… Мы тут, верно, хоть так-сяк, да живы. А на фронте каково достается родимым? Правду сказал Виктор: голоруким с немцем не повоюешь. Так что подмогаем миром самолеты строить, отправим поскорей березу! Ну, нас, кто на реке каждодневно, нас чево уговаривать… Ты же, Романов, сходку собрал больше тех ради, кто домовничает. Сидят кои по домам, не без того! У одних детишки малые — другие старикуют. Что ж, пусть которые и детные… Только, как сенокос подошел, — все на еланях! Одни через «не могу» литовками машут, другие ребятню кому-то спровадят и тоже промышляют траву. Теперь, считай, сена поставили. Так что милости просим, домовники! А что до меня — я со сплотки в лодку прошусь, выбираю, где потяжельше!

— Правильно, Фроловна!

— Надо помочь!

— В самый комель попала — всем завтра на реку!

«Так, так!» — стучало все в Тихоне, и ему уже не сиделось на стуле.

Шум не стихал, и Белобородов едва водворил тишину.

— Кто еще? А то Тихон Иванович просил слова.

— Чего рассусоливать…

— Верши, Иваныч!

Романов выступать не любил. Красно говорить не умел, еще не наловчился, а потом знал, что рабочим всегда наперед известно, что начальство скажет. В самом деле: с чего бы это самое начальство ни начинало, кончит все тем же — надо выполнить и перевыполнить… План сплава леса увеличивался с каждой навигацией, а число рабочих все меньшало. И понимал своим рабочим нутром начальник, что людям нужно сейчас одно главное: поддержать их силы до конца этой страшной войны.

— Помню, косился кой-кто на меня — зажимал будто хлеб… Толковал, да и теперь скажу: намеренно мы со счетоводом харчи экономили. Зимой-то с питанием не в пример лучше! Картошка, огородная солонинка, а то и мясишко… Вот весной, летом у нас голодней, внатяжку живем, а самая работа! Потому теперь и даем хлеба побольше…

— Да сходно выходит, товарищ Романов!

— Безобидно, почти по килу получаем!

— Больше килограмма никак нельзя. — широко развел руками Тихон. — И я, товарищи. напомню… Завтра, кто домовничал, да придет — несите свои топоры, — вицы придется рубить и клинья тесать. И еще: денечков на переборку маты у нас в обрез — Иванов торопит, — вы уж сами себя шевелите на реке. Мы возьмемся за дело, а дело, как говорится, возьмется за нас… А сплавконтора за оплатой не постоит. Четвертная в день каждому — гарантия!

Из темноты кто-то коротко и твердо выложил:

— Справимся!

И еще чей-то взволнованный, высокий голос добавил:

— Война… Что людям, то и нам…