Пятая печать. Том 1

Это для того, чтобы долго не думать, а то передумаешь. И я притыриваю из хозтряпок рваную длинную майку. Если ее связать между ног — получится спортивное трико, как у борцов в цирке. Свернув майку, сую в карман. А перед обедом нас, счастливчиков, удостоенных купания, выстраивают на хоздворе. Нетерпеливо переминаемся с ноги на ногу, поглядывая в солнечную августовскую лазурь неба, не замутненную ни одним облачком. Наконец долгожданная команда:

— На пра… о! Ша-агом… ырш!!

И тут на крыльцо выскакивает дежурный воспитатель:

— Сто-о-ой!!

— Приставить ногу!

— Кому я поручил цветы полить? А?? — спрашивает дежурный. У меня — мурашки по коже, несмотря на августовскую жару. Это ж — мне!! Мне поручил дежурный полить цветы! Поручил, мимоходом, в коридоре, я подумал, что он тут же забыл… угораздило же меня попасть ему на глаза… и дело-то плевое — пробежать по комнатам с ведерком… а я с Мангустом заговорился! А теперь — прощай купание! А вместе с ним — прощай побег?! А что завтра будет? — заполошно кружатся бестолковые мысли…

— Я ка-аму по-ру-чил цветы полить?? — закипает на крыльце дежурный.

— Мне поручили, Игнат Василич! Я позабыл… простите… я обязательно полью… — тараторит Мангуст, неожиданно выскакивая из строя. Дежурный удивленно смотрит на Мангуста, но срабатывает эффект одинаковой одежды. Да и какая разница ему — над кем куражиться?

— А купаться ты не позабыл пойти? А? — издевается дежурный. — А ну — иди поливай! Сейчас же!! Заодно пол помой в дежурке! Это укрепит память!

Худенькое лицо Мангуста морщится: на глазах — слезы. Он единственный знает, что сегодня видит меня в последний раз. Поэтому выскочил из строя вместо меня… Когда нас повели, я оглядываюсь и вижу: улыбается Мангуст, вытирая слезы. Машет мне ладошкой. Сердце сжимается: неужели… навсегда?! Но уж теперь, после жертвы Мангуста, пути назад не будет!

На берегу, пока все раздеваются, я бросаю свернутую майку в кучу мусора, а одежду кладу в ряд со всеми и — в воду! Дождавшись, когда лодка с воспитателями зайдет мористее купающихся и воспитатели в лодке забазлают на тех, кто далеко заплыл, я брызгаю водой на пацанов, которые рядом. В ответ поднимается туча брызг, и, под их прикрытием, я ныряю и утяжеляюсь камнем: до пирса — метров пятнадцать! Не каждый столько проплывет под водой! Но я это умею: каждое лето ловил у причалов «Рыбфлота» крабов и морских ежей! А зимой в школе тренировал дыхалку: сидел на уроках, затаив дыхание, и, стараясь не заспешить, считал в уме до сотни. Но иногда, увидев, мое напряженное, до покраснения, лицо, учителка прерывала мою тренировку и просила выйти из класса, опасаясь, что я воздух испорчу…

Сперва я ухожу под водой на глубину, удаляясь от берега. Потом плыву вдоль берега к пирсу, определяя направление по водорослям: под водой наклон дна не виден — кажется, дно во все стороны поднимается. Я думал, что ослаб в ДПР, но уже под водой я, как и граф

«…с радостью убедился, что вынужденное бездействие нисколько не убавило выносливости и ловкости, и почувствовал, что по-прежнему владею стихией, к которой привык с младенчества».

Но тут чувствую я, что по времени уже должен увидеть опоры пирса, а… а их нет! Одна за другой уходят драгоценные секунды… мне не хватает воздуха!! Я задыхаюсь!!! В голове — паника: промахнулся мимо пирса — плыву в море!!! Инстинкт требует: бросай камень, всплывай, пока в сознании!!! Ему, инстинкту дурному, плевать на то, что вокруг горькая тихоокеанская вода… инстинкт пытается разжать стиснутые зубы, заставить вдохнуть хоть что-нибудь, вдохнуть взахлеб, полной грудью… вдохнуть!.. Однако тренировки по воспитанию воли не прошли даром и

«К тому же страх, этот неотступный гонитель, удваивал силы»…

Но в ту минуту, когда уже готов я уступить инстинкту и всплыть, я вижу расплывчатое пятно — опора пирса! Ухватившись за осклизлую опору, обросшую водорослями, укрываясь за ней, я судорожно, со стоном и хрипом, глотаю воздух. В глазах мелькают «черные мухи» от недостатка кислорода, а нужно снова нырять к следующему пирсу, метрах в десяти от этого…

«Дантес только перевел дыхание и снова нырнул, ибо больше всего боялся, как бы его не заметили».