Пятая печать. Том 2

Оставшиеся внутри бараков промежутки меж кастрюлями и ведрами разного применения все плотнее заполняются безропотными мужьями, до колик в животе боящихся военкомата, женами, боящимися за мужей, детьми, которые другой жизни не знают, стариками, намылившимися в мир иной, более просторный. А вновь прибывающие с запада «выковыренные», еще контуженные эвакуацией, покорно делят крошечные жилплощадки в шестнадцать квадратных метров с аборигенами, перегораживая комнату живописными тряпками, развешенными на веревках, с расчетом, чтобы единственная дверь была общедоступна.

И гамлетовский «быт или не быт?», который в первый час бытия кажется кошмаром, тут же становится привычно заурядным. Год за годом проходит, жизнь куда-то уходит. И живут в бараках ни на что не надеясь, делая интимные дела друг у друга на виду, на слуху, на нюху. Едят, спят, любят, справляют потребности. И хорошо, когда потребности одних не мешают спать другим после изнурительной ночной смены двенадцатичасовой.

Спрессованные теснотой, люди становятся взрывоопасными. А детонаторов в избытке: тещи, дети, крысы… (а где картофелина? Ведь только что тут лежала!). И люди взрываются. Иногда дерутся, чаще ругаются. Людей много, а поводов взорваться еще больше. И от непрерывных нервных взрывов дрожит барак, будто работает в нем мощный двигатель внутреннего сгорания.

И от внутреннего сгорания нервов непрерывно вылетают из комнат в коридор спрессованные выхлопы злой ругачки, где, как в коллекторе, все звуки сливаются в причудливую симфонию барака: кто храпит, кто пердит, кто кроватью скрипит, кто смачно жрет, кто шумно… опорожняется. А остальные ругаются и ругаются, и пониманием проникаются, что выход из бараков один — «в объятия коммунизма», как называют кладбище.

Не всегда карикатура смешна, бывает она и страшна. Бараки — циничная карикатура на коммунизм, где его прекрасные черты до мерзости гипертрофированы бесправием, замордованностью людей, доведенных нищетой, голодом и усталостью до скотского состояния. А я верю в коммунизм не для скотов, а для людей. Верю! И ненавижу бараки — пародию на коммунистический быт!

* * *

Меньше всех обременены мыслями о коммунизме коммунисты. В бараках они не живут, а благоденствуют в соцгородке, в благоустроенных домах, где есть теплые индивидуальные туалеты, а из кранов иногда течет вода. До войны вода там была всегда, даже горячая! Но самое привилегированное сословие — это коммунисты из номенклатуры. Живут они в коттеджах в сосновом бору, дышат там фитонцидами, а не благоуханием мартеновских печей. Так что экология им по барабану.

А так как обустроены коттеджи по финским проектам, то называют их литературно — «приют убогого чухонца». А если попроще, то дома для толстожопых. У коттеджей есть свой ТП (трансформаторный пункт), который по вечерам не выключают. А то, что от коттеджей до завода далековато, это толстозадых не колышит: на каждую жирную задницу дает государство «эмку» служебную вместе с шофером, который не только возит начальника, но и в доме у него прислуживает — слуга бесплатный и безропотный, так как жизнь его зависит от каприза хозяйского.

Выбирают в шофера парней здоровых, для которых отмазка от военкомата — вопрос жизни и смерти. Числятся персональные шофера в оборонных цехах и бронь имеют от посягательств военкомата. Самые преданные холуи из тех геройских парней, которые, твердя патриотические лозунги, помнят, что родину любить теплее и безопаснее на Урале, чем «в белоснежных полях под Москвой».

Поощряют их начальники по-царски от щедрот государевых (государственных): то полушубочек как спецодежду, то допталон на кусочек жирненький! Такое персональным шоферам жалуют, что и не снится работягам, которые сутками на оборонку вкалывают! Еще бы раз персональный — на одном сиденье с начальством сидит, значит, и он — персона!

С детства нас пропаганда доставала о неравенстве в странах гнилого капитала. Дескать, там у буржуя — вилла в десять комнат, где три туалета, а у работяги — двухкомнатная квартирка с одной персональной эстрадой, унитазом. Но медицина установила, что у миллионера одна задница, так какая же ему разница, сколько у него унитазов? А если у работяги есть комната спальная персональная, куда не лезет ночью теща с назиданием, то чем ему живется хуже, чем любой акуле капитала?

А у работяги из барака, который давя клопов и отбрыкиваясь от крыс, любит свою жену под советы тещи; работяги, который ежели и пернет, то тут же поздравление слышит по этому поводу от соседки из-за занавески; у работяги, который зимой по большой нужде терпит до своей смены, чтобы при домашних «удобствах» размножалку не отморозить… вот у такого беспартийного работяги с партийным работягой гамлетовский «быт или не быт» — это две большие разницы.