Пятая печать. Том 2

— У тебя, Саня, не токо слова мои в одно ухо влетат, а в друго вылетат… ишь, и пуля проскочила… а приклад-то, эк!.. как поуродовала! Не порядок… порча оружия, вот что это!

Леха — второй номер пулеметного расчета, состоящего из двух человек. Отсюда следует, как говорят математики, что первый номер и командир расчета, это я, ефрейтор, обреченный этим высоким чином на то, чтобы вдоль Европы тащить на себе эту дуру железную — десятикилограммовый пулемет. Я и Леха связаны дегтярем, как сиамские близнецы. Друг без друга — никуда. Повсюду с общей пуповиной — ПД. А ефрейторский чин мой — самый шухерной: не сержант, не рядовой. Не каждый гражданский секет разницу между ефрейтором и фокстерьером! Леха любит рассказывать мне, как…

«Стучатся солдаты ночью в дом на постой.

— А сколько вас? — спрашивает хозяйка.

— Два солдата и ефрейтор!

— Заходьте, солдатики, у хату, а ефрейтора, шоб не убег, привяжите у крылечка! — предлагает хозяйка».

Рассказывая этот анекдот в десятый раз, Леха умирает от хохота, а, глядя на него, до слез хохочу и я. Многие, взглянув на печально одинокую лычку на моих погонах, улыбаются, потому как знают все, что Гитлер — тоже ефрейтор. И до сих пор не получив повышения в звании, он очень гордится своей единственной лычкой. Но Гитлеру легче воевать в этом чине, хотя бы потому, что нет с ним рядом Лехи, который в одиннадцатый раз будет рассказывать ему анекдот про ефрейтора…

* * *

Конец бывает не только у сказок. Близится конец и бесконечно тягучему кошмару — войне. В этот тихий свежезеленый уголочек Австрии «криг капут» пришел раньше, чем в Германии, прокопченной пожаром войны. Там, сотрясая старушенцию Европу уханьем орудий и лязгом танковых траков, все еще кроваво и тупо марширует по трупам озверелая работа — война. Марширует, размазывая по кровавым дорогам войны богатое внутреннее содержание народов Европы.

А здесь конец войны подкрался тихонечко, без антуража героических штурмов, без дюжины эпохальных дублей водружения знамени перед профессиональной кинокамерой, срочно доставленной из Москвы. Просто позавчера, в такой же ясный день, как сегодня, сперва разведка, потом и все остальные, спохватились, озадаченные: а с кем тут воевать?! Ушла ушлая «живая сила противника»! Предпочла быть живой, а не пораженной. И пока она бегает на целеньких ногах, живенько разбежалась «живая сила» по живописным австрийским лесам и долинам, попряталась в лабиринте горных хребтов, в маленьких, как игрушечных, деревеньках. А так как, с точки зрения начальства, «солдату без дела быть не положено», то опять мы куда-то топаем.

Второй день весеннее солнышко греет наши потные спины, значит, топаем на север, выходя из гор. Топаем сноровисто, споро, как умеет делать это пехота. Топаем привычно, терпеливо, оставляя за собой десятки километров, все дальше уходя от войны, от фронта… А где в этих горах фронт? Этого не знают ни те, кто с умным видом водят холеными пальцами по паутинкам изогипсов в сетке координат штабных военных карт, ни те, кто звякая котелками о приклады карабинов, терпеливо меряют шагами долгие километры военных дорог.

Весь день пальба возникает то слева, то справа, а то и впереди колонны, в каждом едва населенном пункте, где встречаются разрозненные группы немецких солдат, пробирающиеся по горным тропам к нашим союзничкам, чтобы сдаться в плен им, а не нам — страшным азиатам.

В этой тихой деревушке, по всему видно только что бой был. Хорошо, без артиллерии обошлись: хотя окна в домах — вдрызг! Но стены и крыши целы, есть где ночевать. Под конец войны артиллерии наклепали столько, что пехоте невмоготу. Впрочем, пехоте всегда невмоготу: и в наступлении, и в отступлении, и в обороне, и с артиллерией, и без. Позавчера под вечер из-за сопливых юнгштурмовцев, которых я и пулеметом пугнул бы так, что им пришлось штанишки от попочек отклеивать, так нет же, какой-то заблудившийся артдивизион стодвадцатимиллиметровых пушек-гаубиц так лихо дал прикурить по городку, что симпатичный, небось исторический, городок со средневековым замком извели на кирпичный порошок, пригодный для чистки пуговиц перед грядущим Парадом Победы. Видимо, пушкарям не терпелось избавиться от бесполезного груза тяжеленных снарядов. Браво отстрелявшиеся «боги войны», взревев могучими моторами, отправились блуждать по путям неисповедимым, а мы, «царица полей», остались ночевать среди горящих руин.

В горах этих долбанных, где об ландшафт все ноги изотрешь, если сразу не обломаешь, от артиллерии, как и от танков, толку чуть и даже меньше. Только пехота, которая в каждой дырке затычка, тут воюет. Поэтому от нашей роты половина и осталась. Не столько при штурме Вены, сколько на крутых альпийских дорожках «исписались карандаши», как изящно называют потери пехоты штабные генералы.