Пятая печать. Том 2

Погруженный в мечты, стою я на трамвайной остановке, не замечая, что тупое стеклянное рыло трамвая давно с интересом кнацает на мое поведение. И как раз нужный номер! Ну, раззява… размечтался о медали, не отходя от военкомата!.. Рванулась толпа к трамваю со страшной силой и пыхти-ит. Силенок-то у мужиков только пыхтеть, а остальное война схарчила. А мне, хотя шестнадцать, но мартеновская гимнастика впрок пошла! Надавил плечом — расступились. Зацепился за какой-то выступ — повис. Попытались оттолкнуть — фиг! Отскочь — мартеновец едет!

Граф Монте-Кристо с печальной и полной достоинства улыбкой сел в свой экипаж.

Пое-ехали-и! Мчится шустрый трамвайный вагончик, озорно подпрыгивая, мотаясь из стороны в сторону, на давно не ремонтированной колее военного времени. Взбадривает веселыми звонками себя и висящих гроздями на нем пассажиров. Свистит лихой ветерок, выдувая из башки мелахлюндию. И приходят неспешной чередою, в такт качаниям вагона, жизнерадостные мысли: «… ни хрена сос всех народов, чесеирской я породы, смерти я твоей дождусь, на могилку помочусь!» — и так складно пропелось это под натужный вой перегруженного мотора, железный лязг и скрежет старого трамвайного вагончика, что стало мне радостно и беззаботно,

и граф засмеялся таким страшным смехом, каким может смеяться только тот, кто много выстрадал.

Конец репортажа 25

Репортаж 26 Встреча

…непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!

Рим.11;33

Но, однако,

Жив вояка!

А. Твардовский

Прошло почти два года.

Время — 28 апреля 1945 г.

Возраст — 18 лет.

Место — Австрийские Альпы.

Второй день не слышно угрюмое уханье зловещих молотов войны — артиллерии. Небось пушкари первыми слиняли с пустеющей сцены театра военных действий. Так красиво называет передок фронтовая газетка «За Советскую Родину!». А на пальбу из разнокалиберного стрелкового оружия, которая заполошно вспыхивает то там, то тут, никто внимание не обращает.

Спохватились братья-славяне: е-мае, а понатуре — весна! Последняя военная весна… «алес гут унд криг капут». А мы-то, живы?! Да на всю катушку! Живем, цветем и пахнем ядреным фронтовым душком, а значит, жирный шанец есть «нах хаус ком-ком-ком»?! И пошли разговорчики солдатские про места родные, лучше которых и нет, про покосы, про речку, про грибы, про рыбалку, про ягоды! По загадочному закону мужского общения разговор на любую тему обязательно сворачивает в одну и ту же заезженную колею — про баб.

Потянуло туда, где за далью многих часовых поясов тоскуют по мужской ласке бабы и ждут с нетерпением женихов заневестившиеся одноклассницы! Слышу, позади меня братья-славяне анекдоты травят на ту же актуальную темочку, животрепещущую между ног.

Проносят перед строем полковое знамя, а урыльник бойца Тычинко сияет как лампочка Ильича! Для воспитания на примере товарища такой сияющей патриотизмы у всего личного состава, полковой мозгодуй командует:

— Рядовой Тычинка, два шага вперед! О чем вы думаете, глядя на знамя полка?

— О бабе, товарищ майор!

— Что?!! О бабе??? Глядя на знамя!!!..

— А я ось яку тряпку побачу, зараз хадаю: шо ее з подниза, колыхаеть?

Поржали сдержанно: надоел анекдот. Вспомнили какое-то довоенное кино. Так под мирные российские разговорчики грустный тихий вечер опускается на патриархально-провинциальный уголочек старушки Европы — Австрийские Альпы. Заходящее солнце медленно, будто опасаясь оцарапаться, ползет вдоль загнутого и иззубренного скалистого склона горного хребта. Закатившись за крутой склон ближней горы, разлохмаченной лесом, солнце исчезает там, как солдат в укрытии, оставив роту в прохладной компании густеющих фиолетовых теней, которые заползают в долину запахом росистой травы. А снежные вершины гор, разрумянившись вечерней зарей, еще контрастнее впечатываются в густеющую синеву небес. Зябко становится — горы…

Тихая красота вечерней зари напоминает картины на прикроватных ковриках из клеенки, которые продаются на российских толкучках. На этих ковриках изображены плывущие по ультрамариновому озеру белоснежные лебеди, сплетаясь друг с другом длинными, гибкими шеями. За озером — неестественно крутые горы с белоснежными вершинами. А на берегу озера — сказочно-симпатичные домики чистенькой деревеньки, в которой нет ни чернозема, раздрызганного колесами сельхозтехники, ни зловонного навоза, ни свалок мусора, а буйно цветут огромные, пышные розы. И все дома в этой нарисованной деревне увенчаны высокими крышами из красной черепицы. Картины эти расходились успешнее аляповатых «Богатырей» и «Мишек», потому что задевали самые чувствительные струны русской души, тоскующей по тишине и покою в нервной и горькой сумятице войны.