Пятая печать. Том 2

Тягу к опасным приключениям на свою задницу унаследовал я от своих беспокойных предков — разбойников и сибирских первопроходцев. И к перспективе немножко повоевать отношусь с интересом: есть кураж! Жизнь надо почаще взбалтывать перед употреблением, чтоб не выпадала в осадок. Жизнь, как и еда, вкусна и полезна, когда разнообразна. Тем более, для меня, кому ничьи сопли вытирать по этому поводу не придется и никого, кроме фрицев, не огорчу я своим неожиданным вторжением во Вторую мировую.

Это вторжение не столь эпохально, как открытие Второго фронта, но по масштабам моей жистянки это вполне серьезное приключение. И военком от моей дурдомовской инициативы в восторге, завидев меня, без очереди к себе приглашает, бумажку и ручку предлагает, навстречу выбегает и ещё ручонку тянет… небось в отчетную графу «добровольцы» та-акую жирную единичку закатал, выделив таким образом из горестно унылой массы одинаково умных (горе от ума!) одного счастливого дурака.

А Наташка… Эх, пташка-Наташка — ножки точеные и фигурка аккуратно обтекаемая, весомо и туго, как сахар в мешочке, втиснутая в тесноватое, довоенное, шерстяное платьице, готовое лопнуть от напора волнующе расширяющихся добротно поместительных бедрышек, которые делают ее похожей на эротическую вазочку из краеведческого музея! С ума сойти и не вернуться! А прелесть ее взора выразить можно только стихом:

В ее глазах, как в майском небе,
И синева и… пустота!

Очаровательная форма, заполненная пустотой, — такое же содержание и у драгоценной музейной вазочки. Но вазочка — не кастрюлька, в ней кашу не сваришь. С Наташкой тоже. Ей нужен муж, при котором будет она украшением дома, как и та вазочка с теплым яшмовым узором, предназначенная для камина из розового мрамора. А в моем обозримом будущем приобретение изделий из мрамора не запланировано, а под лежачий камень, даже мраморный, я не спешу — оптимизм не позволяет! Значит, и с Наташкой придется расстаться.

Распорядиться всем моим имуществом — дело не хлопотное. Вторых шкарят даже таких, как у Сереги (беленьких с голубой каемочкой), я не нажил по соображениям не столь экономическим, сколь зоологическим: раз я не верблюд, то единственной паре моих тонких стройных ног и в одних штанах просторно. Вся моя личная библиотека, состоящая из книжки «Золотой теленок», которую я слямзил в заводской библиотеке, гуляет по общаге и едва ли вернется. А для меня самое приятное дело остается — отоварить по военкоматовской справочке все карточки до конца месяца, а хлебную — на декаду вперед. Выдавай, Отечество, уважение и почет своему защитнику по полной продуктовой норме! А за хлеб на толчке я белоголовых пузырей наменяю и сегодня же пир на весь мир объявляю! Такой, где не только «по усам потечет»! Серега для танцев девчат пригласит из курятника, и будем мы гулять всю ночь с гоготом и визгом по всем этажам общаги! И комендант не запретит — призывник гуляет! Мне пьянка на сорок восемь часов по закону положена: вот — справочка! Военкоматовская! Это не свадьба комсюковская безалкогольная, когда на жениха и невесту мухи не садятся, — со скуки сдохнуть боятся! Это — Проводы Защитника Родины! Мероприятие с крррутым патррриотическим кррреном! Накиряюсь я до состояния самого горячего патриотизма! А под таким хорошим градусом я и Серега морду лица нашему комсоргу бить будем! Давно сексот ко мне принюхивается: чует что-то. Здоровый бугай. Но я начну, мне теперь все по барабану, а Серега за меня, призывника, заступится. И до полного патриотического воспитания будем бить сексота! Благо в общаге за этим делом не далеко ходить… Гуляй призывник! И пьянку и мордобой — все мне поиметь положено как призывнику, для которого такие прелести жизни, очень может быть, в последний раз.

* * *

И в моей, освободившейся от забот сообразиловке, снова и снова, как на дефектной грампластинке, повторяется мысль о том, что ВКП(б) нужна фашистам. Раз не бомбили немцы периметры лагерей, значит, заодно они с гебухой, боятся зеков! Если зеки вырвутся на свободу — то власти не только советской, но и фашистской будет алес капут! Крепко повязала история два солдафонских сапога: красный и коричневый! Гестапо и НКВД… Не спроста узнал об этом я на могиле Гордеича. Когда-то мне сон снился, будто бы подошел ко мне, спящему, Гордеич и сказал: «Ты не майся дурью! Время придет — узнаешь…» Значит, пришло время узнать, понять и действовать. Будто бы Гордеич мне встречу с Петром устроил, выполнив обещание. И меня Гордеич благословил, чтобы фашистам за сыновей его я отомстил! По совету Гордеича, стал я время от времени мысленно разговаривать с папой. Без лажи, как с собой. Эх, если б сбылись мои мечты: понатуре с папой поговорить… хотя бы после войны. Обнимемся мы, двое бывалых мужчин, прошедших огни и воды, и спросит папка: «Как жил-поживал, сынок?» А я ему ладони покажу с мартеновскими мозолями, а на пиджаке моем, небрежно распахнутом, промелькнет невзначай боевая медаль «За отвагу»…