Пятьдесят три письма моему любимому

– На следующей неделе.

Мы снова замолчали.

– Трой?

– Да?

– Они очень страшные?

– Кто?

– Мои шрамы.

Он перевернул меня на спину и осторожно поцеловал их.

– Это твои боевые шрамы, Свекла, свидетельство твоей силы. Но я даже не представлял, что это будет так сильно. Не буду врать, мне понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть к твоим новым ниськам.

– Ниськам?

– Нет сисек. И я имею в виду не только физически. Я имею в виду – в моей голове, потому что я все время думаю о тебе. И мне теперь надо думать не про сиськи, а про ниськи. Или как это будет правильно?

– В фантазиях нет правильного и неправильного. – Я погладила его пальцы. – Думаешь, будет лучше вставить импланты?

– Хочешь – ставь, не хочешь – не ставь. Это не изменит моего к тебе отношения. Ты все равно прекрасна вся как есть.

Я укрыла нас с головами простыней, и мы лежали в этой маленькой крепости, взявшись за руки, и солнечный свет проникал к нам сквозь мягкую белую ткань.

40. Новая девушка в городе

29 октября 2000 года

Объятия из засады. Я называла их так. Когда тебя обнимают неожиданно.

Это была часть терапии Хафиза – ежедневное упражнение на развитие близости. Правила очень просты. Начинаешь с одной минуты и каждый день понемногу добавляешь. Смотреть друг на друга, не разговаривая. Тела должны соприкасаться. Никакого пространства между, никаких похлопываний по спине.

– Пока, – сказала я, стоя на вершине лестницы и держась за перила.

Он вышел из спальни и обнял меня из засады.

– Пока.

Я даже не напряглась, как обычно. Где-то посреди этих обязательных объятий я вдруг поняла, что двух людей можно любить одновременно, но совершенно по-разному. И я могу позволить себе, могу позволить Хафизу этот простой комфорт близости, принятия и не чувствовать при этом, что изменяю Трою. Интересно, что бы сказал психолог об этом выверте моего сознания.

Сами объятия были даже приятны – такое отвлечение от непрерывных мыслей, вины и тревоги, дань нашим бессонным ночам с больными детьми, собиранию листьев во дворе, уборке в доме и выносу мусора. Но вот несколько секунд сразу после объятия оказывались непростыми. Когда отдалялись лица и убирались руки, Хафиз чувствовал, что что-то не так. Он знал это с того дня, когда я уехала, оставив его стоять возле дома. Но у меня не было сейчас сил разбираться с этим.

Химиотерапия начинала действовать на меня. Было больно чистить зубы. Десны кровоточили. Я сплевывала зубную пасту вместе с кровью. Глядя на себя в зеркало, я понимала, сколько же всего принимала как должное. Удивительно, насколько мелочи, на которые я едва обращала внимание, были частью моей личности. Вроде бровей и ресниц. Мне их так не хватало. Может, даже больше, чем волос. Отражение в зеркале напоминало яйцо – лысое и гладкое. И совершенно невыразительное. Я удивлялась – и это было невыразительно. Хмурилась – невыразительно. Когда мне сказали, что у меня выпадут волосы, я представила себе лысину. Но не подумала про все волосы.

Это началось на девятый день после первой химии. Я проснулась и нашла на подушке длинные кудрявые пряди. Они забивали слив в ванной. Мою щетку для волос. Полотенце. Извращенным образом меня даже забавляло слегка потянуть за прядь волос и увидеть, как она выпадает.

Заин пошел в парикмахерскую вместе со мной. Если уж я должна потерять волосы, то я сделаю это так, как хочется мне. Кажется, парикмахеру впервые пришлось брить женщину наголо. Ей явно было неловко, словно я попросила ее нарушить правила профессиональной этики. Она же должна была помогать мне быть красивой.

– Я тоже хочу побриться наголо, – сказал Заин.

Отговорить его было невозможно. Так что бедной женщине пришлось смотреть, как из ее салона выходят бок о бок две голые головы, сияющие своей солидарностью.

Брови и ресницы начали выпадать позднее. После потрескавшихся от сухости губ, смазанных толстым слоем вазелина, после постоянных кровотечений из носа. Вкус пропал, а запахи усилились. Вернулся вкус, началась рвота. Иногда я просто лежала целыми днями на диване вниз лицом, не в силах пошевелиться. Иногда надевала свой парик Свекольной Бабочки и шла в парк. Надевала в основном для других. Так всем проще. Когда вокруг никого не было, я снимала его, подставляя солнечным лучам свой голый череп.

– Кто-нибудь звонил? – спросила я Хафиза, надевая пальто.

– Из приемной доктора Харди. Они хотят увидеть тебя на той неделе.

Мой врач, мой хирург и мой онколог. Я думала о них по пути к Джейн. Иногда они представлялись мне героями какой-то видеоигры. Тройка воинов, вооруженных мечами из хирургической стали, призванные к кровавой битве против злобных опухолей и мрачных теней. Смертельная битва.

Когда я подъехала к дому Джейн, возле дома уже стояли две машины. За домом начиналась густая роща, высокие деревья еще сохраняли остатки осенних нарядов.

– Как раз вовремя, – сказала Джейн, обнимая меня. – Вы же знакомы с мамой Мэтта, Шарлотт.

– Конечно, – улыбнулась я крошечной, как птичка, женщине с безупречной укладкой.