Пятьдесят три письма моему любимому

Я выпустила его изо рта, взяла в руку, стала тереться об него лицом. Мне не хотелось расставаться с ним. Не хотелось, чтобы это кончилось.

Он сполз до самого пола, опираясь спиной о стену, подобрал полотенце, укрылся им и обнял меня. Мы сидели так, закрыв глаза и прислушиваясь к дыханию друг друга.

– Ты меня просто наизнанку вывернула, – его голос дрожал от эмоций.

Взглянув на меня, он нахмурился.

– У тебя все в порядке?

– Да. Теперь, когда я с тобой.

– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – Я хочу тебе кое-что показать.

Он провел меня в спальню и включил свет.

Вместо диванчика под окном стоял небольшой письменный столик, а перед ним расстилался вид на озеро.

Я всегда хотела дом у воды.

На столике лежала тетрадь в кожаном переплете, ноутбук, стопка глянцевых листов бумаги; ручки, карандаши, ластики, точилки – аккуратно разложенные по маленьким серебряным подставкам.

Я хотела стать писателем, чтобы вдохновлять, задевать чьи-то души словами.

На стене висели четыре яркие фотографии, скомбинированные по две – бесконечное синее небо, сливающееся с океаном; бунгало на столбах на берегу спокойной лагуны; яркие рыбки среди кораллов; водопад, окруженный красными и розовыми цветами.

Путешествие к теплому океану. Чтобы заснуть в хижине у воды и проснуться под шорох пальмовых ветвей. Нырять к подводным рифам, болтать ногами в водопадах, взбираться на вулканы.

– Нравится? – спросил он.

Так вот как бывает, когда кто-то берет твои мечты и надежды и преподносит их тебе среди бела дня.

Нам больше нечего было скрывать. Когда любовь глядит на тебя, когда подходит к тебе и заглядывает прямо в душу, срывая покровы, ты становишься беззащитным. И в этот же момент, в этой абсолютной наготе, ты становишься неуязвим.

Я подняла руки к блузке и расстегнула верхнюю пуговицу. Все остальные пошли еще легче. Я сорвала ее и, расстегнув брюки, дала им упасть к моим ногам. Лифчик, утяжеленный фальшивыми грудями, полетел на пол. Я стояла перед Троем в одних трусиках, давая ему впервые разглядеть себя.

Он не отстранился, но и не попытался прикрыть меня. Провел пальцами по неровным шрамам. Левый был ломаным, линия поднималась вверх и потом резко падала вниз. Правый получился длиннее и уходил подмышку.

– Господи, Шейда. – Он упал на колени и уткнулся лицом в мой живот, словно стараясь спрятаться в его мягкой округлости.

У тебя прекрасная грудь, Шейда.

Я мог бы есть торт с этой груди.

Он обхватил меня за талию, привлек к себе. Я почувствовала, как вздрагивают его плечи. Быстрые, резкие, беззвучные вдохи. От беспомощности. От невозможности защитить того, кого любишь.

Потом он поднялся. Сила вернулась к нему. Я видела эту силу, волю и решимость в его сжатой челюсти.

– Иди сюда. – Он подвел меня к постели.

Его поцелуи были долгими, протяжными глотками губ, языка и надежды.

Сначала.

А потом он взял меня, сильно, без всякой тени нежности.

Я поняла, что он делает. Он наказывал мое тело за предательство.

Вот тебе, коварная, злая болезнь.

Вы ее не получите, подлые, больные, предательские клетки.

Перевернув меня, он вошел в меня сзади, одной рукой прижимая мою голову к матрасу, другой раздвигая бедра. Он изгонял демонов, быстро и яростно. И после этого экзорцизма тьма отступила.

Сияющий белый свет взорвался вокруг меня, разлетаясь на миллион осколков, и я закричала, но он все продолжал, словно в каком-то безумном, бешеном квесте. Когда же он достиг финиша, то вышел из меня и кончил на мою содрогающуюся, взмокшую от пота спину.

– Черт, – выдохнул он, переводя дух. – Я-то хотел, чтобы это было особенным. – Он лег рядом и обхватил меня обеими руками.

– Мне именно это и надо было, – ответила я, устраиваясь у него на груди. – Я так устала, что со мной все сюсюкают.

– Да? Так что же ты не сказала? Я как раз собирался предложить тебе наручники и путы.

– Правда? – рассмеялась я. – Да ты, похоже, ни перед чем не остановишься.

– Молчи, женщина, иначе я накажу тебя сильнее.

– Сильнее? Шекспир там небось и так в гробу вертится.

– Ну, к счастью, у нас тут не я писатель.

Я повернулась и посмотрела на уголок, который он выделил мне в своей спальне. Послеполуденное солнце проникало сквозь тонкие занавески и превращало его в золотое, нереальное место.

– Как мне нравится, – сказала я.

Обнявшись, мы смотрели на бегущие по небу облака.

– Белые, – сказала я.

– Облака?

– Твои простыни. Я все думала, какого же они цвета.

– Ты хочешь сказать, что мечтала обо мне в постели, Свекла?

– Ну да.

– На будущее – я предпочел бы, чтобы ты представляла меня безо всяких простыней. Ясно?

– Ясно.

Мы снова закрыли глаза, ощущая кожей солнечный свет.

– Когда у тебя начинается химия? – спросил он.