Пятьдесят три письма моему любимому

«Не сдавайся, – говорил Хафиз. – Теперь, когда мы так близко».

«Ты должна найти себе бойфренда», – говорила Мааман.

«Очень грустно потерять свою семью», – говорил Заин.

«У вас как будто выпускной», – сказала Наташа.

«Я всегда хотел детей, – говорил Трой. – Всегда».

«Ты же знаешь, что случилось с Заррин», – сказал Баба.

Я закрыла глаза.

Так солнечно, но я в постели и промерзла до костей.

Вошли Грейс и Генри в больничных масках. Они принесли мне букет роз с шипами. «Ты должна отпустить его, дорогая».

«Как ты могла скрывать от меня?» – спросила Джейн.

Я выглянула в окно. Мааман, Баба и Хуссейн собирали под деревом нападавшие яблоки.

Наташа и Заин держали самодельную открытку. Четыре человечка с огромными головами, разорванные пополам.

Хафиз порезал себе палец. «Проверь, чтобы Ма увидела это».

Все они стояли вокруг меня в ожидании.

Габриэлла ждала у дверей. Голубоглазый младенец у нее в руках начал бледнеть.

Я взяла Троя за руку.

И все исчезло.

Вошел Ангел Смерти.

И вырвал меня из рук Троя.

Нет.

Я больше не буду прятаться в тени.

Если мы будем принимать решения, думая только о том, чего боимся, нас парализует страх.

Я вырвалась из ледяной, смертельной хватки отчаяния, изо всех наихудших сценариев, из вины, из стыда, изо всех тяжелых цепей, сковывающих мою душу. Пришло время, мое время, совершить путешествие в тысячу километров, время поверить в себя. Я стою на краю обрыва и медлю.

«Лети, черт возьми, лети», – сказал Трой.

Я улыбаюсь и расправляю крылья, скольжу, парю, взмываю над золотой долиной, где в теплой, мягкой почве растут лимонные кущи. Мне кажется, я снова дома. Потому что выбираю любовь. Выбираю доверие. И надежду. И счастье. И пляшущие в лучах света пылинки.

– Да! – открыла я глаза. – Да, Трой.

– Да? – Он моргнул. – Да? – Он издал радостный вопль и схватил меня в объятия. Он чуть не раздавил меня целиком.

Мы начали смеяться – головокружительным, счастливым смехом.

– У меня нет чертова кольца, – сказал он.

– Неважно, – как будто это имело значение.

– Шейда Хиджази… Нет-нет. Черт, я не знаю твою девичью фамилию.

Это было так нелепо, что мы снова засмеялись.

– Каземи, – ответила я. – Шейда Каземи.

– Каземи, Хиджази. Что бы там ни было. – Он снял с шеи четки и намотал их мне на запястье. – Шейда-скоро-Хитгейт, если бы я мог приковать тебя к себе до конца жизни, я сделал бы это. Но пока пусть будет вот так. С этого дня ты моя, ты связана со мной, и так будет всегда. И не забывай об этом.

Я чувствовала на своей руке четки, хранящие тепло его тела, и думала, какой долгий путь мы прошли.

Легкое касание пальцев в этой самой комнате.

Пена у него на лице.

Красный маникюрный лак.

Гамак у озера.

Цоканье лошадиных копыт.

Его нос в моих палочках для еды.

Все эти вещи, все эти мелочи вдруг выпали, как шарики из мешочка, и покатились по коридорам моего сердца, словно целый поток сияющих, ярких огоньков, освещающих путь.

– Это правда, – сказала я.

– Что?

– Что говорила твоя бабушка.

Это несет свет во тьме. Она говорила не про четки. А про любовь, простую и ясную.

– Это держит монстров взаперти, – улыбнулась я. – Жаль, что у меня нет ничего для тебя.

– О-о-о, но у тебя есть.

– Что? Что я могу тебе дать, когда ты уже связан со мной на всю жизнь? – Я провела пальцем по тату у него на груди.

– Твоя красная помада, Шейда. Накрась губы. Ты делаешь с ней такое «О». Я предпочту это кольцо вечности любому золоту и серебру.

– Да, сэр.

– И на сей раз, женщина, доведи дело до конца.

Я вышла на улицу из вращающихся дверей. Во мне тоже все вращалось. Ледяной ветер ударил мне в лицо, но я продолжала глубоко дышать. Мне казалось, что я наконец вырвалась из тьмы, сбросила с себя все темные, унылые наслоения, которые пригибали меня к земле.

Я набрала номер Хафиза. Пришло время того отложенного разговора.

Но услышала только автоответчик.

Я отключилась и пошла к машине, зная – что бы ни случилось, мы справимся с этим вместе.

– Шейда.

Я замерла.

– Хафиз?

Он отошел от фонаря, на который опирался.

– Что ты тут делаешь? – спросила я.

Его щеки были сухи и обветренны, словно он слишком долго стоял на морозе.

– Я должен был увидеть сам.

И этот взгляд. Тот самый, каким он смотрел на своего отца в день, когда умер Паша Моради.

Ты думаешь, я не знаю?

– Я пошел за тобой, – сказал он. – Сколько новых годов мы встретили вместе, Шейда? Ты думала, я тебя не хвачусь?

Я почувствовала, как скользит и рушится мой мир, фарфоровое семейство, которое он подарил мне, соскальзывает с края и разбивается, как снежок.

– Я видел, как он зашел за тобой в туалет, – продолжал он.

– Хафиз, я пыталась сказать тебе. Я хотела сказать тебе. – Я потянулась к нему, но он отпрянул.