Пятнадцать жизней Гарри Огаста

– Мне очень жаль вас, мистер Халн, – сказал я. – И Александру тоже. Она действительно всегда была доброй женщиной. Но Клемент всегда был мерзавцем, даже в детском возрасте, а ваш дом всегда казался мне каким-то чудовищем, каменным монстром, витриной вашего тщеславия. В нем творились страшные вещи. Констанс была злобной, деспотичной особой, которую всегда интересовала не правда, а то, что она считала правдой. Виктория была наркоманкой. А Лидия – невинной жертвой, над которой вы издевались…

– Да как ты смеешь! – Рори Халн забился в кресле-качалке, словно собирался встать и наброситься на меня, но, разумеется, у него не хватило сил, чтобы подняться, и он остался полулежать, дрожа всем телом. По его щекам вовсю катились слезы. – Как у тебя язык повернулся сказать такое! Ты не смеешь говорить о них так… Ты уехал из дома в раннем детстве. Ты бросил нас и ни разу не оглянулся назад. Как же ты можешь…

– Скажите, – перебил его я, – когда вы насиловали мою мать, она кричала?

Мои слова пригвоздили его к креслу, словно булавка бабочку к картонке коллекционера. Но я решил, что этого мало:

– Однажды я встретил женщину по имени Пруденс Крэннич. Ей довелось принимать роды в первый день нового года в женском туалете на станции Берика-на-Твиде. Во время родов мать ребенка умерла, но я нашел ее родных и поговорил с ее матерью – моей бабкой. Она рассказала мне историю Лизы Ледмилл, которая уехала из дома в поисках счастья и умерла среди чужих людей. Холод – враг тех, у кого сильное кровотечение: он снижает свертываемость и увеличивает риск смерти от кровопотери. Возможно, если бы я родился летом, моя мать осталась бы жива. Конечно, только вы и сама Лиза могли бы сказать, совершили ли вы насилие по отношению к ней. Но она была молодой одинокой женщиной, которая жила в доме своего работодателя и зависела от него. А ее работодатель, крупный, сильный мужчина, был уверен, что его жена ему изменила, и потому, вероятно, находился в психологически надломленном состоянии. Вероятно, вы схватили ее за руку и поцеловали в губы – грубо, бесцеремонно. Наверное, она испугалась и растерялась. Вы пригрозили, что уволите ее. Она стала умолять вас ее не трогать. А вы скорее всего заявили, что будет лучше, если она не станет поднимать шум, потому что в противном случае будет вышвырнута на улицу без всяких рекомендаций и – хуже того – с клеймом шлюхи. Я полагаю, вы убедили себя в том, что если она не кричит, значит, это не изнасилование. Скажите, она кричала, когда вы повалили ее на пол? Кричала или нет?

Костяшки пальцев моего отца, вцепившихся в подлокотники кресла-качалки, побелели от напряжения. Тело его по-прежнему била дрожь – но теперь, как я понял, уже не от гнева.

– Было время, – снова заговорил я, – когда мне хотелось узнать вас получше. Как-то я написал вам несколько писем, в которых рассказал об ужасах, которые мне довелось видеть, о грехах, которые я совершил, и о том, что испытываю сильную душевную боль. Вы мне были нужны. Я надеялся, что хотя вы были практически незнакомым мне человеком, голос крови заявит о себе и вы поймете меня и не станете осуждать. Тогда я все еще видел в вас отца. Вы ответили мне. Это был ответ солдата солдату. Теперь-то я понимаю, что никогда не был для вас сыном. Разве что наследником, причем незаконнорожденным, то есть живым напоминанием о совершенном вами грехе. Но не сыном. Думаю, вы вообще никогда не испытывали отцовских чувств.

Я встал, взял с пола сумку и направился к двери. Затем остановился и сказал:

– На какой-то момент мне показалось, что вы хотите предложить мне как вашему кровному родственнику унаследовать дом – ваше, так сказать, семейное гнездо. Может, подумал я, вы решили, что у меня больше теплых чувств по отношению к этому месту, чем у Клемента. А может, вы надеялись, что я приду в такой восторг от вашего подарка, что превращу усадьбу в своеобразный памятник вам. Ну так вот что я вам скажу. Если бы вы подарили мне дом и всю землю вместе с домом Патрика и Харриет, в котором я вырос, я бы все разрушил, все до основания. Камня на камне бы ни от чего не оставил. А потом построил бы на этом месте какой-нибудь роскошный пансионат для банкиров и их отпрысков. Или казино. Или просто оставил бы землю пустовать – пусть зарастает бурьяном.

Я повернулся и направился к выходу.

Когда я был уже у двери, отец окликнул меня.

– Гарри! Ты не можешь… Это твое прошлое, Гарри. Твое прошлое.

Я, не оглядываясь, шагнул за порог.