Пятница

- Пускай, лишь бы не бунтовали.

ПОБЕГ

Целый день лил дождь, и всё же из окна камеры наблюдали за поляной, расстилавшейся перед тюрьмой. То грузный Гурский, слегка охая и покряхтывая, осторожно подымался к окну. То Николай Бауман сменял его. Не успел Бауман спуститься, как к окну приблизился Литвинов. Он любил всё делать основательно. Ставил ногу и пробовал, надёжен ли упор. Брался рукой за стену или оконную раму и снова пробовал, удержит ли.

К окну взбирается Шварц, ловко цепляясь, как кошка, и сообщает:

- На поляне дежурят. Всё в порядке… Стоит… Проходит несколько минут. Басовскому кажется, что давно никто не проверял, что творится на поляне. Несмотря на сильную боль в ноге (он сломал ногу в тюрьме, и она плохо срослась), Басовский со всеми предосторожностями лезет к окну.

А на поляне, несмотря на дождь, и в этот день, как во все предыдущие, дежурит товарищ с воли. Он прохаживается медленными шагами взад и вперёд, не сводя глаз с заветного окна. По условию, из окна должны взмахнуть белым платком. Это будет означать: «Сегодня бежим! Ждите!»

Тогда товарищ на поляне должен дать ответный знак: три раза поднять фуражку над головой. Это будет означать: «Мы готовы! Мы вас ждём!»

В камере волновались: и те, кто готовился к побегу, и те, кто, оставаясь в тюрьме, помогал побегу.

Литвинову положительно не терпелось. Он ходил по камере, потирая лоб. Подходил к товарищам и тихо говорил, кивая на окно:

- Нельзя больше ждать. Видите, какой дождь, осенний. Не забудьте: перевалило за вторую половину августа. Теперь пойдут дожди, слякоть, бездорожье - какой уж тогда побег! Надо сегодня, непременно сегодня… Или уж совсем отказаться.

Гурский, однако, смотрел на дело иначе:

- Дождь в данном случае не помеха. Может быть, даже в помощь. Как знать…

- Ну как? Решайтесь! - Баумана брало нетерпение.

Шварц держался скромно, не споря и не высказывая своего мнения. Но тут не выдержал, вытащил из кармана большой белый носовой платок и, радостно сияя глазами, с широкой улыбкой сказал:

- Ну, так как же? Дать сигнал?

Случилось то, чего никто не ожидал. Литвинов молча кивнул головой. За ним так же молча несколько раз кивнул головой Гурский. За Гурским и остальные. Ясно: побег решён.

Шварц быстрыми, ловкими движениями вскарабкался наверх.

Заключённые увидели за окном развевающийся белый платок. А Шварц тихо сообщил:

- Раз… два… три…

В камере поняли: товарищ с воли салютовал своей мокрой фуражкой: «Ждём! Добро пожаловать!»

Спустился тихий вечер. Дождь прекратился. Быстро стемнело. В тесном тюремном дворике арестованные гуляли, как всегда.

Гурский остановил Гальперина:

- Будь готов!

Гальперин дал знать Бобровскому:

- Приготовься!

Шварц быстро бежал по двору, сжал по дороге руку Блюменфельду:

- Жди! Сейчас!

Все двенадцать человек ждали:

«Начинается!»

Вдруг Сильвин тревожно заметался по дворику. Ему показалось, что к нему бегут. Наверное, заметили приготовление к побегу, сигналы с двух сторон. Где-то стукнула дверь… «Сорвалось», - решил Сильвин и побежал наверх, в камеру, - уничтожить паспорт, спрятать деньги. Всё равно всё пропало, а такой улики оставлять нельзя: это верная каторга.

В дверях камеры коренастый Сильвин чуть не сшиб с ног худенького Шварца.

- Всё пропало!

Но Шварц не остановился. Он бежал со своей подушкой. Где тут рассуждать! Приказ был дан, надо действовать.

Сквозь обычный шум прорвались громкие звуки:

Николай Бауман забил в свой «барабан» - жестяную банку.

Одиннадцать человек заметались по двору.

Бобровский молча боролся в углу с часовым. Ему помогали Литвинов и Гальперин. Быстро засунули часовому тряпку в рот, скрутили назад руки. Часовой как колода повалился на землю.

Тихо строилась пирамида. Она быстро возвышалась. Всякий твёрдо знал своё место. Все молчали. Гурский взбирался на самый верх. Он уже возвышался над стекой и выделялся на едва светлевшем фоне неба. Чтобы не потерять равновесия, Гурский балансировал, размахивая руками. Вот он слегка наклонился. Шварц потянулся на цыпочках, быстро подал лестницу. Якорь не давался в руки, выскользнул, звякнул о стену. Все замерли, похолодели. Малейший шум, подозрение - и всё пропало.

- Зацепили? - не выдержал Басовский.

Но лестница уже раскачивалась вдоль стены, вот и верёвка с узлами переброшена. Пирамида сразу растаяла.

В этот миг у стены появилась коренастая фигура Сильвина. Он растерянно развёл руками:

- А я-то как?

Сильвин беспомощно хлопнул себя по карманам: он только что порвал паспорт. Поздно… Всё потеряно…

Всякий знал свою очередь. Гурский перелез первый. За ним Шварц. Он быстро сбросил свой тюремный костюм. На нём обыкновенные брюки, пиджак. Гибкий, худощавый, он, как кошка, карабкается вверх. На один миг мелькнула голова на гребне стены. Вот он схватился руками за верёвку, перебросил своё тело, спускается на руках вниз. Грубые узлы царапают ладони, невыносимо больно… Поскорей бы спрыгнуть!

Он уже на той стороне, на воле. Кругом тишина. И за тюремной стеной так же тихо. Шварц подымает голову, ждёт. Время тянется страшно долго. Никто не показывается. Что бы это значило?