Пятьсот часов тишины

Еще до града я набросил на плечи какую-то простынку. Она была мокрая и противно-холодная, но что поделаешь?

То кутаясь в нее, то прыгая и бегая, чтоб не окоченеть насмерть, так и страдал я до конца этого светопреставления.

А оно продолжалось — ни много, ни мало — три часа.

Три часа хлестал нас под громовые раскаты своими бичами ливень, четыре раза секло нас градом.

«Нужно быть на горе, чтоб иметь понятие о грозе», — заметил в свое время писатель Решетников, вспоминая, как их однажды под Кунгуром «припугнула гроза».

В самом начале грозы к нашему берегу пристала группа так называемых «организованных туристов (мы именовались «дикими»). Тоже застигнутые врасплох, на ходу, они, кое-как привязав лодки, бросились врассыпную. Одни устремились в лес, до которого было метров триста, другие пытались укрыться в кустах, а человек пятнадцать забилось в двухместную палатку, которая оказалась распяленной не на колышках, а на головах и протекала оттого как решето, но туристам в куче было и весело, и тепло.

«В дождливую погоду плюем мы на природу!» — орали они что было мочи, а от их палатки валил пар, как от кастрюли с кипятком, на зависть всем тем, кто дрожал индивидуально.

Когда ударил град — а сек он пребольно, — какой-то чудак в трусах сиганул в воду между лодками и накрыл голову зеленой эмалированной миской. Так он рассчитывал спастись от града и от ледяного душа, потому что вода в реке была теплая. Град озорно забарабанил по миске. Как тут было не вспомнить французского простофилю Грибуйля, который тоже, чтоб спастись от дождя, нырнул в воду!

Изобретательный турист просидел в воде недолго — до первой молнии. Его так тряхнуло в момент электрического разряда, что выскочил он на берег ни жив ни мертв и долго потом никак все не мог прийти в себя. (Замечу в скобках, что сей казус произошел с дипломированным инженером-электриком!)

Всласть набегавшись и притомившись, но нисколько не согревшись, я обреченно прилег под кустом, чтоб хоть ветра меньше. Оставалось потуже закутаться в спасительную простынку и — ждать. Положение было сквернее скверного. В тот день я понял, что в подобной ситуации даже мокрая тряпица может серьезно выручить. Компресс был хоть и холодный, но все же немного согревал. Зато с удовольствием, с вожделением думалось о сухой и теплой одежде, дожидавшейся нас на «Утке».

…Нет, достопочтенные «теоретики», приключения в дороге — это не только от неумелости, не только от скверной организованности. Нет и нет! Утверждая такое, вы отталкиваетесь больше от двойной бухгалтерии, чем от поэтической подоплеки происходящего. Не ближе ли к истине Ремарк, сказавший: «Все, что пережито и прошло, становится приключением»?

Приключение — это сама дорога.

…А дождь никак не ослабевал. Считаю, что эти три часа мы провели под водой. Все так же гремело вокруг и сверкало. Вздрагивала земля, качалось и опрокидывалось над головой небо.

Скрюченные, покрытые гусиной кожей и дрожащие, жалкие, раскиданные по берегу, мы напоминали вдребезги разбитое войско…

Как вдруг… Я утверждаю, что именно в этот момент сверкнула молния — ослепительнейшая из молний! И тут же с реки, на которую в такую заваруху не хотелось даже смотреть и которая была покрыта такой же гусиной кожей, как мы сами, донеслось звонкое, многоголосо-задиристое:

— Отважным туристам — физкультпривет! Физкульт-привет!

И еще звонче, перекрывая отдаленный уже громовой раскат:

— Привет! Привет! Привет!

Мимо нас ходко двигались три лодки: впереди байдарка, за ней плоскодонки. Картина была густо заштрихована косыми струями проклятущего дождя. Но мы видели: дружно, как по команде, как на гонках работали весла. Маленькие фигурки в плащах, с поднятыми капюшонами. Все пригнано, застегнуто, задраено. Полная герметичность.

Это догнала нас группа пермских школьников, путешествовавших по Чусовой со своим учителем. В одну из первых встреч Физик в шутку назвал их «пионерами». Так это за ними и осталось. Поскольку дух пермских комсомольцев вполне соответствовал кличке, они не обижались за «понижение в ранге». Вообще то были славные ребята, деловые и скромные. Никакой грозе их не захватить никогда врасплох. И не запугать. Очень хочется рассказать их коллективную историю, но я сдерживаю себя: главная наша с ними встреча все-таки впереди.

Триумфальное появление «пионеров» подействовало на всех нас, как тонизирующий укол.

Рядом со мной, словно из-под земли, вдруг вырос Историк — длинноногий, с мокрыми слипшимися волосами, с мокрющей мешковиной на согбенной спине. Встал в позицию дирижера, распрямился и негромко скомандовал:

— Товарищи, ответим. Приготовиться!

И проскандировал уже во весь голос:

— Доблестной пионерии наш привет! Товарищи, раз, два, три…

— Привет! Привет! Привет! — простуженно прокричали, прохрипели, прокукарекали рассыпанные и там и сям полуголые фигурки (громче всех — из палатки). Получилось не очень мощно, не очень стройно, но все же не ударили в грязь лицом.

Лодки «пионеров», проплыви Афонины брови, скрылись за поворотом: ребята торопились к жилью.