Пятьсот часов тишины

Ждал Вдохновенья много лет
Один Поэт.
Прогуливаясь по бульвару
С патлатой моською на пару.
Гнусавил он, наморща нос:
«Я рифм не знаю на «колхоз»!
От слова «цех» меня тошнит,
От «целины» меня мутит!..»
Он был «философ» и напрасно
Не истязал себя всечасно
Юлил. Любил. Вино лакал.
Ел за троих. Отменно спал.
Но — ждал.
«Оно — придет. Оно — прилет!
Не через день, так через год
Я буду, буду вдохновлен!»
…За леность, веру и терпенье
Бог Аполлон
Послал-таки Поэту Вдохновенье
Гусиное стило
Оно тому с поклоном поднесло.
Поэт вскочил,
Поэт схватил
К столу летит Поэт —
Чернил же… нет!
Поэт — туда. Поэт — сюда
Чернила высохли, беда!
И весь священный Вдохновенья пыл
Ушел на растворение чернил…

_____

То не мое, коллеги, откровенье.
Что Вдохновенье
Ленивца редко посещает
И угодит всегда не к сроку,
А работяга — тот, бывает,
В нем не находит даже проку.

— Ты чего безобразничаешь? — спросил у Физии хмурый, еще толком не проснувшийся Лирик.

Этот вопрос был вполне естествен, поскольку Историк не внушал подозрений как лицо, не имевшее отношения к стихотворству.

Физик — что тоже было вполне естественно — отпираться не стал.

— А хочешь знать, в чем серьезный недостаток твоих стихов? — вопросом на вопрос отвечал он.

— Ну?..

— Ты едешь на патетике. И только на патетике! Ни одна веселая искорка не блеснет в твоих ямбах и хореях. Так нельзя! Читателю это приедается в два счета.

— А на чем я должен ехать?

— В жизни ты человек не без гумора, но когда берешься за перо, куда девается твой гумор? Вот я и говорю: так нельзя, все мухи передохнут!

— А откуда ты это взял? — спросил Историк подыгрывая, — Ты разве его стихи читал? Я так ни строчки! По-моему, тут нет ни гумора, ни патетики. Вообще ничего нет. Никакого даже намека на творчество. Спит человек, ест, плывет. «Я буду, буду вдохновлен!» А ты о каком-то гуморе! Дай человеку отдохнуть.

Лирик смолчал.

Молчал он и во время завтрака.

А потом достал из рюкзака блокнот, заточил карандаш, надел дымчатые очки и ушел в кусты.

Несколько часов мы не видели его и не слышали. Впрочем, обедать он явился по первому зову. Ел молча, а покончив с компотом, сказал:

— Теперь, если хотите, художественная часть.

— Неужто стихи? — спросил Историк.

— Неужто гумор?! — воскликнул Физик.

Не удостоив ни одного из них ответом, Лирик стал читать.

Тебя здесь нет, и мне невмоготу.
Взгляну на карточку иль письма перечту
И чувствую еще сильней, что я один —
Своих ретивых дум капризный властелин…

О, попадись ты в руки мне сейчас.

Случился бы трагический пассаж!
Тебя от радости истер бы в порошок,
В вощенку б завернул, упрятал бы в мешок…

И если бы потом взгрустнулось мне опять,

Я б без раздумий знал, как надо поступать:
Я заварил бы порошок бурлящим кипятком —
И ты — живой-живая! Сели бы рядком.
С тобой я посмеялся б, погрустил
И… и в порошок опять бы обратил…

Беспечной радостью я стал бы вновь богат,

Как жизнь, берег бы тот волшебный концентрат!..
…Но нет тебя, а я нехитрый стих,
Крепясь, плету в фантазиях пустых.

— Скажите, пожалуйста! — одобрительно причмокнул Историк, когда Лирик умолк. — Я считаю, что все в норме, все в пропорции: и патетика и гумор. А как ты, Физик?

Физик ответил:

— Это можно сказать короче:

Вспомню тебя — и сердце тает в груди, как масло.
О, если хочешь кататься, как сыр катается в масле,
Спеши, дорогая, в мои объятья. Спеши!

Историк прыснул в кулак, а Лирик мрачно сказал:

— О ты, лучший поэт среди физиков, лучший физик среди поэтов! Ты гениален. Позволь мне тебя обнять.