Новости из Сицилии поступали каждый день, но от Виктора – ничего. Мими неустанно молилась за него. Чтобы не сойти с ума от тоски, Ясмина приняла спонтанное решение. Однажды утром она рано вышла из дома и направилась на сук Эль-Грана. Там она купила у итальянского торговца несколько килограммов шерсти трех разных цветов, дома собрала старый ткацкий станок, который долгие годы стоял разобранным в чулане, и поставила у себя в комнате. И принялась ткать настенный ковер, как это делали все женщины юга перед замужеством, – легкий темно-красный келим, с геометрическим узором. Нить за нитью, узелок за узелком она придавала облик своей вере в возвращение Виктора. Надо, чтобы надежду можно было потрогать руками, говорила она, иначе сойдешь с ума.
Но Альберт и Мими все равно тревожились, что она на пути к безумию. Какое еще замужество, переглядывались они. Никакой свадьбы не будет, слышишь? Ясмина не поднимала глаз и продолжала ткать. Монотонные движения вселяли в нее покой. При этом она напевала всегда одну и ту же песню.
Однажды под вечер, когда Альберта и Мими не было дома, Мориц сел рядом с Ясминой, чтобы помочь. Она не возражала, пела себе под нос, а потом вдруг сказала:
– Ткацкий станок словно пианино, правда? Тоже натянутые струны, быстрый челнок, пальцы, которые двигаются как бы сами по себе, можно на них смотреть, как будто они принадлежат кому-то другому, вам не кажется?
– Да, – ответил Мориц, чтобы хоть что-то сказать и не оборвать тоненькую ниточку к ее душе.
Ясмина снова запела, потом спросила:
– Вы знаете, Мори́с, о чем эта песня?
– Нет.
– Это песня женщины, которая влюбилась в немца.
Мориц удивленно посмотрел на нее.
– В солдата. Но он пропал, и она осталась одна. – Ясмина сказала это почти без выражения, как о самом обычном деле.
Мориц слушал как зачарованный. Печальная песня звучала так красиво. Ясмина смолкла. И пальцы ее замерли.
– А вы не споете мне, Мори́с?
– Но я не умею петь, Ясмина.
– Тогда сыграйте мне мелодию. Шансон Виктора. А я буду представлять себе его голос.
– Но я не знаю его шансоны.
– В его комнате есть ноты. Пожалуйста, сделайте это для меня.
Мориц прошел в комнату Виктора, нашел нотные листы и принес их вниз. Закатное солнце затопило гостиную. Он сел к пианино и поставил ноты на пюпитр. Он вспомнил один шансон – Виктор пел его в баре «Мажестика». Медленно, на ощупь он подыскивал ритм танго. Легкая, естественная мелодия поверх тяжеловесного баса. Он смотрел на свои пальцы, как будто они были не его, и представлял ее пальцы, которые в том же такте сновали по струнам ткацкого станка. И слова, которые Ясмина слышала под эту мелодию. Голос Виктора в ней.
Было так, будто в любой момент он мог войти в дверь, будто он почти физически присутствовал здесь, будто была невидимая, запретная связь между ними, отмеченная знаком Виктора, и из какой бы материи она ни состояла – без Виктора она бы порвалась.
– Спасибо, Мори́с. – Он услышал ее голос у себя за спиной, не заметив, когда она спустилась за ним в гостиную. Босая. Солнце путалось в ее черных локонах.
Мориц перестал играть.
– Вы думаете, он еще жив? – тихо спросила Ясмина.
– Да. – Он
– Так почему же он не пишет? Ведь домой написать можно. Все другие женщины получают письма.
– Да, домой написать можно.
– Когда он вернется?
– Допустим, он сражается на стороне коалиции. Когда Сицилия будет взята, они двинутся дальше на север. На Рим. А потом все дальше и дальше.