Piccola Сицилия

Это было совсем не то, что она хотела услышать. В глазах у нее блеснули слезы. Если бы он мог ей как-то помочь. Минувшей ночью он проснулся, потому что она вдруг вошла в темную комнату, чтобы достать из ящика стола флакон с парфюмом Виктора и понюхать его. Мориц притворился спящим. Потом она сняла со стены фотографию и вышла из комнаты, словно привидение, беспокойный образ из сна. На самом деле – теперь Мориц это понял – Ясмина отнюдь не была такой скромницей, какой выглядела. Ее любовь была безмерной. Она не могла любить чуть-чуть, как большинство других, или как-то распределять свою любовь, нет, она вся была во власти любви, а в сердце не было места ни для чего, кроме любви.

– Почему он не любит меня? – тихо спросила Ясмина.

Она плакала с открытыми глазами. Между ней и миром не было никакой защитной преграды.

– Он вас любит, – возразил Мориц. – На свой лад. Держась в стороне.

– Он снится мне каждую ночь. И даже днем, если я закрываю глаза. И когда я его вижу, у меня начинает колотиться сердце, я ничего не могу с этим поделать. Хочется прыгать, танцевать и петь. Родители говорят, что я должна его забыть. Но как можно выбирать, кого любить, кого нет. Если любишь человека, отдаешь ему все свое сердце, и оно принадлежит ему до конца жизни.

Такое Мориц понять не мог. Для него любовь была результатом решения.

– Знаете, – сказал он, – я был однажды несчастливо влюблен, еще подростком, и совершал всякие безумства, чтобы завоевать эту девочку. Впоследствии я не понимал, как мог быть таким глупым. Я ей нравился, но как друг, не больше. Она просто не была влюблена. И когда я захотел поцеловать ее, она сказала очень простые, но умные слова: «Лучше найди себе ту, с кем ты будешь счастлив».

– И тогда вы просто полюбили другую? Будто рубильник переключили?

Мориц кивнул.

– Какой вы странный, – пробормотала Ясмина. – Зачем вы мне это рассказали?

– Потому что… – Он замолчал, подыскивая слова.

– У нас говорят: Al cuore non si comanda. Сердцу не прикажешь!

Он вернется, хотел сказать Мориц. Но предпочел промолчать. Никакие его слова не могли ее утешить.

– Было бы лучше, – сказала Ясмина неожиданно жестко, – вообще не любить. Из-за этого вы, мужчины, оказываетесь в положении сильного. Выигрывает тот, кто меньше любит. Вы можете уйти на войну, убивать там и позабыть, что дома вас ждет женщина.

– Нет, – сказал Мориц. – Это неправда. Единственное, что нас там поддерживает, это мысль, что дома нас кто-то ждет. И поэтому не бессмысленно брать очередную проклятую высоту или спать прямо в грязи окопа, все это мы делаем, чтобы защитить наших любимых дома.

– Вы прилетели в Тунис, чтобы защитить вашу невесту в Берлине? – Ясмина усмехнулась. – C’est fou![75]

Да, подумал Мориц, она права, вся война – безумие, но что поделаешь? Не мы ее затеваем, не нам ее завершать, можно лишь надеяться как-нибудь выжить в ней.

Ночью Мориц написал письмо Фанни. Он не мог его отослать, но ему требовалось излить чувства хотя бы на бумаге, чтобы не сойти с ума.

* * *

На Успение – Ferragosto – Сицилия была захвачена. Или освобождена, в зависимости от того, какая радиостанция сообщала об этом. Десятки тысяч убитых, десятки тысяч раненых, сто тысяч немцев и итальянцев, сумевших переправиться на итальянский материк с последними кораблями. Празднично звонили колокола, и вся округа устремилась к церкви, как и каждый год утром 15 августа. Словно доказывая друг другу, что уж тут все по-прежнему, что бы ни происходило за морем. Словно немецкая оккупация была коротким кошмаром и проклятая война не могла запретить Piccola Сицилии праздновать Успение Богородицы.

Мориц стоял с семьей Сарфати на церковной площади, вместе с сотнями людей, которые слушали пение в переполненной церкви. Солнце припекало. Женщины платками промокали пот с лиц. Большой портал был открыт, он всю ночь простоял открытым, церковь освещало пламя свечей, слышался гул из молитв и просьб, – и тут наступил великий момент, напомнивший всем, что небо о них не забыло.

– Смотрите, Мори́с, вот и она! – взволнованно воскликнула Ясмина.

Толпа запела при появлении Мадонны. Она выплыла из сумрака церкви на солнечный свет, укутанная в синий бархат, с нимбом над головой, ее несла дюжина крепких мужчин. Христиане осеняли себя крестным знамением, и только в этот момент Мориц понял, сколько в толпе мусульман и евреев. Их было удивительно много, и они тоже пели: E viva, e viva, la Santa Madonna di Trapani!