Piccola Сицилия

Qu’on s’en irait seuls tous les deux
Dans quelque pays merveilleux
Plein de lumière!

[104]

Хуже всего были дождливые ночи. Когда Жоэль давно уже спала и тяжелые капли стучали по оконному стеклу, в душе Ясмины поднимался страх. В темноте ей опять мерещились привидения из сиротского дома, которых она уже давно, казалось, победила. А ведь теперь ей нельзя бояться. Она уже не ребенок, а мать и должна отгонять страхи от Жоэль! В такие ночи ей недоставало Виктора с такой остротой, что все ее тело ныло от боли. Однажды она не выдержала, оставила спящую Жоэль, надела поверх ночной рубашки длинное пальто и побежала под дождем по пустым улицам к кинотеатру, поднялась в каморку Морица, который еще не спал и испугался, увидев ее с мокрыми волосами.

– Ясмина?

Она шагнула к нему, дрожа от холода, встала так близко, что он чувствовал ее дыхание. Он снял с нее мокрое пальто и повесил сушиться на стул.

– Что случилось?

– Держите меня крепко. Пожалуйста.

Она стояла перед ним и ждала, пока он не сделал к ней шаг и не обнял ее. Она закрыла глаза и приникла к его теплой груди.

Это было все. Он держал ее.

Не больше, но и не меньше.

И он не отпустил ее, когда она хотела уйти, она рассказала ему все. Про слова Сильветты и про пустоту, что поселилась в ней. Мориц был потрясен и разгневан.

– Завтра же пойду к ней и…

– Нет, ни в коем случае!

– Но это же подло. Это же…

Он хотел ей сказать, что это неправда. Что Виктор ее любил. Но понял, что сам не очень в том убежден.

– А вы бы обрадовались, если бы это была правда, – неожиданно жестко сказала Ясмина.

– Но… нет, почему?

Она пристально смотрела на него.

– Вы обрадовались бы, если бы его не было в живых. Вам не стыдно?

– Но, Ясмина, как вы можете такое…

– Все ведь болтают о нас. Все.

Мориц испугался. Того, как воинственно и внезапно она опустила забрало. Вместо того чтобы сделать то же самое, он отступил.

– Но… я, нет, Ясмина, вы так не думаете.

– То есть вы ничего не чувствуете, когда видите меня?

– Я бы никогда…

Глаза ее сузились:

– Почему у вас нет подруги? Здесь так много красивых женщин. А вы прячетесь в своей норе. Даже Сильветту не захотели. У вас холодное сердце, Мори́с.

Она повернулась, чтобы уйти. Он схватил ее за плечи:

– Погодите.

Она замерла. В глазах стояли слезы. Она дрожала.

– Простите меня, – пристыженно сказала Ясмина. – Иногда я и сама хочу, чтобы он умер. Чтобы закончилась эта неизвестность. Нет ничего хуже. Вдовы могут горевать, жены могут радоваться. А я словно тень. Вам следует держаться подальше от меня. Отпустите меня. Я не принесу вам счастья.

– Ясмина… – Он не мог ничего сказать. Но нежно привлек ее к себе.

Ее тело напряглось, но тут же Ясмина поняла, что это лишь теплое объятие, и она расслабилась, как взбаламученное море, над которым вдруг улегся ветер. Она слышала стук его сердца, но тело его ни о чем не говорило.

– Мори́с, вы слишком хороши для любви.

– Что вы имеете в виду?

– Вы приличный человек. Но любовь неприлична. Она сжирает сердце, она алчная, бесстыжая и лютая. Вам все это не нужно, и когда закончится война, вы вернетесь в свой упорядоченный мир к вашей верной женщине. Но разве можно любить, не сойдя при этом с ума? Кто ценит в любви только ее светлую сторону, наверное, проживет спокойную жизнь, но она будет монотонной, как год без смены времен. Кто не познал темную сторону любви, тот никогда по-настоящему не жил.

– Упорядоченного мира больше нет, Ясмина. Если я и вернусь, то в пустыню, усыпанную обломками. В развалины. – К Морицу возвращались слова. Нужно было лишь говорить то, что думаешь. – И неизвестно, жива ли Фанни. А может, она нашла себе другого. Да и помнит ли она меня. Любовь не живет долго. Как бы красиво она ни называлась, она скоротечна. Для всех нас главное – выжить. И о счастье можем говорить лишь после того, как нам это удастся.

Ясмина отстранилась и посмотрела ему в глаза. И потом произнесла слова, смутившие его:

– Вы пытаетесь стать меньше, чем вы есть, Мори́с.

И, не сказав больше ни слова, она взяла пальто и ушла. Мориц пребывал в странном состоянии – будто через его каморку пронесся ураган. Вся его тренированная глухота исчезла, уступив место сбивающей с ног уверенности: он любит ее. Но что толку от любви, которой отказано в жизни?

Он должен был найти выход из своей невидимости.

* * *

На следующее утро Мориц отправился к Сильветте. Он не мог допустить, чтобы Ясмина страдала. Его переполняла ярость, какой он никогда не испытывал, такая неукротимая и мощная, что его плащ невидимки того и гляди мог взорваться. Кабриолета Леона у виллы не было. Эвкалипты шумели на холодном осеннем ветру. Мориц поднялся к двери. Взялся за тяжелое железное кольцо и постучал. Сильветта, должно быть, заметила его из окна, потому что не удивилась, открыв дверь.

– Мори́с. Вы? Здесь?

На ней было прозрачное белье, поверх – пеньюар, который она запахнула.

– Добрый день, мадам. Можно войти?

Сильветта открыла дверь чуть пошире, удостоверилась, что никто из соседей не видит, и отступила в сторону, впуская Морица.