Piccola Сицилия

Ночью, когда все спали, он тихо встал, вышел из павильона, сел под фонарем и, подложив под листок бумаги книжку Герцля, принялся писать ответ Фанни – еще до того, как получил ее письмо. В тот момент он вовсе не был уверен, что отправит его. Возможно, письмо его было способом убедить себя, что он принял верное решение. Мысли, облеченные в слова на бумаге, обретали завершенность, а именно этого он искал в те недели странствий по Италии – чтобы решение стало действием. Потому что просто решение откладывало настоящее на потом.

Рим, 10 сентября 1945 года

Дорогая Фанни,

я надеюсь, что мое письмо застанет тебя в добром здравии.

Я так рад, что ты жива! Твое письмо пришло в Тунис уже после того, как я оттуда уехал. Сейчас я в Риме. Но и здесь не задержусь надолго. Я предполагал вернуться на родину. Но, сам того не желая и не будучи к этому подготовлен, я обрел другую родину. Ту, что находится в сердце. Бывают моменты, когда на чужбине теряешь ориентацию. А потом их сменяют моменты, когда все внезапно кажется ясным и понятным. То, что раньше было чужим, становится вдруг привычным, а то, к чему был привязан раньше, становится чужим.

Дорогая Фанни, я женюсь.

Я знаю, с точки зрения морали это неправильно. И все же мое сердце говорит мне, что я поступаю верно. Может быть, где-то по ту сторону добра и зла есть место, где мы сможем встретиться.

Любящий тебя

Мориц

* * *

Следующей ночью Мориц опять устроился на улице под фонарем. Он перечитывал свое письмо, чтобы найти неточные слова или формулировки, но чем больше он читал, тем сильнее была его убежденность, что все написано верно. Что бы ни чувствовала к нему Фанни, его решение жениться на Ясмине неизменно. Конечно, его терзала совесть, ведь он никому не хотел причинить боль. Но как тут ни поступи, одну из женщин он обидит неизбежно. И нет ничего более оскорбительного, чем делить с одной постель и стол, а сердцем находиться с другой.

* * *

На следующий день Мориц отправился в почтовое отделение и спросил у американца, нет ли для него письма.

– No, Sir. But no news is good news[124].

Тогда Мориц протянул американцу свое письмо в Берлин. Американец наклеил почтовую марку и поставил штамп. Почту Мориц покидал, ощущая необыкновенную легкость.

* * *

А два дня спустя пришло письмо от Фанни. Мориц сел с ним на скамью прямо в отделении почты. Он узнал ее почерк, пугающе родной, увидел почтовую марку без свастики, обнюхал конверт. На своем долгом пути он утратил свой немецкий запах, пропитался новыми. Он знал, чем пахнёт из конверта, – берлинской угольной печью и забытым парфюмом. Но Мориц не стал распечатывать конверт. И разрывать тоже не стал. Просто опустил его в мешок, куда собирали невостребованную корреспонденцию, – адресат неизвестен, адресат выбыл. И ушел. Никто не обратил на него внимания. Его решение было окончательным и продуманным – Орфей на обратном пути из Аида: нельзя оглядываться, иначе он, как и его возлюбленная Эвридика, не сумевшая удержаться от искушения, вернется в подземный мир. Мориц знал, что, распечатав письмо, он открыл бы не конверт, а дверь в прошлое, которое уничтожит его настоящее. Его «да», сказанное Ясмине и Жоэль. Они здесь, рядом с ним, а Фанни – нет, вот так просто все и решилось. Он мог жить только в одном из двух миров. Одну дверь должен был закрыть навсегда, а в другую войти. Сейчас. Мориц выбрал дверь, которая была у него перед глазами.

Годы спустя он спрашивал себя, не Жоэль ли стала той решающей гирькой на весах. Девочка без отца, к которой с ее первого дня он чувствовал то, что чувствует только отец, – желание защитить, что бы ни происходило.

Покинув почту, Мориц отправился к Ясмине и рассказал ей все. Про письмо Фанни, проделавшее путь через Средиземное море и назад, про свой ответ. Некоторые вещи надо оставить позади, сказал он.

Вот за это она и любила его.

* * *