ПиДЗа

Оконные стекла были целые. Отчего-то местная шпана не соизволила их расколотить, как это принято на всех «заброшках».

Я дернул ручку. Навесной замок бряцнул расшатанными гвоздями петель. Я дернул сильнее. Со скрипом старческой боли дверь поддалась, отворившись ровно на столько, чтоб чтобы я смог протиснулся.

Мебели не было. С голых стен свисали обрывки советских обоев. Под обоями видны были старые пожелтевшие газеты, в том числе и немецкие. Пыль кружила в тягучих лучах, вяло пробивающихся сквозь грязные окна, которые по краям ставень поросли прелым мхом. Строительный мусор хрустел под ногами, эхом отражаясь в сводах высокого потолка. Мелодией Ватсап зазвонил телефон, заставив меня вздрогнуть. Я посмотрел на экран — «Лаура».

«Дмитрий? — с сильным акцентом раздалось из динамика, — это Лаура, — говорил низкий голос, посаженный тысячами выкуренных сигарет, — ты мне звонил… ты спрашивать про отца… Лоренц Вернер… — она замолкала, вспоминая русские слова». «Да, Лаура, у меня сохранился ваш номер», — ответил я, заметив, как учащается мой пульс. «Дмитрий, я ездить к отцу. Я говорить… говорила тебе, он болен. Старый он. Я говорила отец о твоем письме. Тебе нужен их… как это? Expedition, горы. Дмитрий, ты меня слышишь?» «Да-да, я здесь». «Дмитрий, папа мне ответил. Он говорил искать охотник… охотника. Дмитрий, ты знаешь? Что это?» «Нет. Лаура, мне, к сожалению, это ни о чем не говорит». «Дмитрий, мне жаль, но это все, — Лаура на секунду замолчала, — вчера отец умер». «Лаура, примите мои…» «Не стоит, — перебила она, — отец жить хорошо». «Спасибо вам, если что…». «Пока Дмитрий, — не дослушав попрощалась Лаура». В трубке раздались гудки.

Разговаривая по телефону, я забрел в соседнюю комнату. Наверх уходила деревянная лестница, закручиваясь спиралью стертых ступеней. Некоторые доски совсем прохудились, и я старался наступать подальше от центра.

Второй этаж мало чем отличался от первого. Разруха и запустение царила повсюду. Птичий помет густо лежал на полу. В дальнем конце помещения высилась большая кафельная печь, похожая на двухметровый шкаф. Я помню, как в детстве, у многих знакомых стояли такие. Немецкие печи старались сохранить. Если в доме не было центрального отопления, то, благодаря хитрой инженерии старых каменщиков-печников, хватало всего охапки дров, чтобы обогреть дом в промозглую балтийскую зиму. Змеевик дымохода петлял внутри печи зигзагами. Правильно выверенные углы равномерно отдавали тепло на стенки кафельной плитки, которая облицовывала кладку из огнеупорного кирпича. Порой печная керамика могла соперничать с произведениями художественного искусства. Черные копатели давно добрались до подобных шедевров, разобрав и раскупив все, что можно было достать. Но к редкому чуду, печь этого особняка уцелела.

Я подошел ближе. Белый помет потеками застыл на изумрудном глянце. Чугунная дверца топки была приоткрыта. Словно разинув беззубый рот, она безмолвно вопрошала чернотой прогоревших колосников. Чуть выше, изредка появляясь из-под печной грязи, угадывался рисунок. Я поднял валяющуюся на полу тряпку и принялся тереть кафель. Постепенно моему взгляду открывались очертания запечатленной художником сцены. Опушка леса. Высокая трава. По траве несется свора собак, гонит разъяренного кабана. Вепрь стремглав бежит на человека, который целится в него из ружья. Животное мчится навстречу своей смерти.

«Ищи охотника» — стучало в висках. «Ищи охотника» …

Я выбежал на улицу и, взяв из машины нож, помчался обратно.

Выцарапывая ножом глину, я расшатал нужную плитку с изображением зверолова.

Внутри, между облицовкой и кирпичом, была небольшая полость. Просунув в нее руку, я нащупал сверток. Перед тем как вынуть его, пришлось немного повозиться, чтоб расширить проем. Сверток был обтянут плотной бумагой, которая высохла и пожелтела от времени. Под оберткой я обнаружил стянутые бечевкой исписанные листы. Это был дневник молодого фотографа, Лоренца Вернера

Глава 39

Из дневника Лоренца Вернера

Кенигсберг, Лхаса

1938–1944 годы

«17 мая 1938 год.

От волнения дрожат руки. Это явно заметно неровностью моей каллиграфии, чего вовсе нельзя допускать.

Дорогой Ганс Бернгард фон Грюнберг, спасибо за оказанное вами высокое доверие! Я не подведу вас и с честью буду выполнять поставленные университетом задачи во благо нашей великой страны!

Я начинаю этот путевой дневник, дабы не упустить ни малейшей детали столь важной миссии, возложенной на меня».

«13 июня 1938 год.

Подготовка проходит успешно. Не знал, что существует столько узлов. Выучил уже двенадцать. Мои любимые — восьмерка и булинь».

«7 июля 1938 год.

Поезд тронулся. Кенигсберг позади. Хорошо, что отец не пришел провожать меня. Мне было бы стыдно за свои слезы».

«24 августа 1938 год.