Пифагор и его школа

То, что греки писали о музыке, не совсем соответствует характеру сегодняшнего искусствоведения. «Античное музыкознание в отличие от современного не ставило своей задачей анализ конкретных музыкальных сторон произведений. Оно видело свою задачу в изучении акустических сторон звучащей музыки. Характерной чертой античной науки о музыке было стремление к математическому описанию акустических особенностей музыкальной практики»^{120}.

Установление пифагорейцами связи между музыкой и математикой повлекло за собой включение гармоники в число математических наук и предопределило все дальнейшее развитие античной науки о музыке. Не случайно среди авторов музыкально-теоретических трактатов было так много выдающихся математиков: Архит, Евклид, Эратосфен, Птолемей. Пифагорейская теория музыки оставалась до конца античности главным образцом в этой области, имея лишь одного конкурента — теорию Аристоксена. Хотя Аристоксен и был учеником пифагорейца Ксенофила, он выступил против математической трактовки музыки, ратуя за большее доверие к слуху. Однако и он не мог полностью отказаться от тех приемов изучения музыки, которые сложились в пифагорейской школе^{121}.

Широкая увлеченность греков музыкально-теоретическими (и связанными с ними акустическими) вопросами в основном, кажется, объясняется той огромной ролью, которую играла музыка в системе греческого образования и культуры в целом. Расхожее мнение о доминировании в греческой культуре пластических искусств (и соответственно о «пластичности» и «телесности» греческого мировосприятия) опирается в основном на то, что греческая скульптура, до нас дошла, а музыка — нет. По сравнению с массой великолепных образцов скульптуры два десятка сохранившихся нотных записей не могут, естественно, дать никакого представления о том, чем была музыка для греков. Но если предоставить слово самим античным авторам, то даже самый беглый обзор их мнений покажет, что музыка стояла в их ценностной шкале гораздо выше изобразительных искусств. «Что касается музыки, то ее значение в общественной и частной жизни греков, — отмечал Ф. Геварт, — было, несомненно, гораздо большим, чем у нас. Греки говорили о музыке только с энтузиазмом. Без всякого сомнения, это искусство ценилось выше, чем архитектура и живопись, представители которых в античном обществе не отличались существенно от ремесленников»^{122}.

Вместе с тем, как ни парадоксально, греческая музыка, будучи чисто мелодической (т. е. не имевшей гармонии как одновременного звучания нескольких тонов) объективно была гораздо примитивней и беднее, чем новоевропейская, чего, безусловно, нельзя сказать о греческой скульптуре. Тем не менее даже самые великие скульпторы Греции не могли достигнуть статуса и славы известных музыкантов (если, разумеется, говорить о создателях, музыки, а не об исполнителях, которые часто были людьми низкого социального положения и даже рабами). На скульптора продолжали смотреть как на ремесленника, что, впрочем, не мешало грекам восхищаться талантом Фидия или Праксителя.

Когда Платон писал, что «необученный музыке — невежда», он явно выражал общее мнение эпохи. Музыкальное образование наряду с обучением грамоте становится традиционным уже с VI в. до н. э.^{123} Первоначально оно было чисто практическим: ученика обучали играть и петь. Предметом теоретических изысканий музыка стала у пифагорейцев VI в. до н. э., а в курс образования музыкальная теория вошла веком позже.

Пифагорейцы не ограничивались теоретической стороной музыки. Они считали музыкальное искусство одним из важнейших средств этического воспитания. По словам Аристоксена, они «использовали врачебное искусство для очищения тела, а музыку для очищения души» (фр. 26). Хотя пифагорейцы применяли музыку для лечения различных болезней, прежде всего душевных, понятие «очищение» (********) имеет здесь не только медицинский, но и религиозно-этический смысл; Усиление этического начала в греческой религии, связанное и с именем Пифагора, влекло за собой постепенную замену старых ритуальных методов очищения другими, более тесно связанными с духовной жизнью человека. Пифагорейцы, сообщал Аристоксен, приписывали музыке способность смягчать «необузданность души» (фр. 121).

Отмечая, что пифагорейская концепция музыки сыграла решающую роль в судьбах всей греческой теории искусства и в судьбах самого искусства, В. Татаркевич пишет: «С помощью музыки можно воздействовать на душу, хорошая музыка может ее улучшить, а плохая — испортить. Такое воздействие греки называли психагогией, или управлением души… Именно на этом фоне сложилось учение об этосе музыки, или о ее психагогическом и воспитательном воздействии, ставшее постоянным элементом греческого понимания музыки, более популярным даже, чем ее математическая трактовка. Во имя этого учения пифагорейцы, а затем их многочисленные эпигоны и подражатели делали особый упор на то, чтобы отличать хорошую музыку от плохой, и добивались, чтобы хорошая музыка стала законом…»^{124}