Пифагор и его школа

Неравное положение математических и естественных наук в античности обусловлено в: первую очередь характером их предмета. Для прогресса математики не требуется никаких других знаний, кроме математических, она может развиваться даже в том случае, если других наук вообще не будет. Закономерности в мире абстрактных объектов, свойства которых заданы, установить гораздо проще, чем в мире живой природы. Существование биологии как науки немыслимо без предшествующего развития физики, химии, физиологии, анатомии, в свою очередь химия должна опираться на физику; а физика не может быть научной, не имея своей основой математику. Первым к верному пониманию взаимоотношения наук в их историческом развитии подошел О. Конт. В своей классификации наук Конт ставил на первое место математику, ибо она не нуждается в других науках, далее шла механика, для которой необходима математика, затем астрономия, для которой нужны математика и механика и т. д.^{196}

Действительно, античная астрономия, принявшая форму кинематической теории движения небесных тел, помимо собственно астрономических наблюдений, нуждалась только в одной науке — математике. И поскольку ее уровень был достаточен для развития кинематических моделей, греки смогли реализовать имеющуюся возможность и создали научную астрономию. Однако строение и функционирование человеческого организма гораздо сложнее, чем строение и функционирование солнечной системы. Именно поэтому греки, сделав множество открытий в анатомии и физиологии, все же не смогли на их основе создать действительную научную теорию о живой природе. Словом, конфигурация наук в античности» сложилась именно такой, какой мы ее знаем, не из-за недостатка интеллектуальных усилий в каких-то областях и повышенного интереса к другим: решающим было сопротивление того материала, с которым имении дело греческие ученые.

Не следует, конечно, считать, что развитие биологии начинается только тогда, когда возникла Научная химия. У каждой науки есть проблемы, которые могут быть решены без обращения к опыту других дисциплин. Но здесь то и заключается главная сложность: каким образом выделить именно эти разрешимые проблемы? Античное естествознание не смогло решить эту задачу, да и вряд Ли к этому стремилось. Доверие к возможностям человеческого разума, несмотря на отдельные голоса скептиков, было столь велико, что недостаток знаний, казалось, не мог быть для него серьезной преградой.

Доверие это, кажущееся нам чрезмерным, вырастало не на пустом месте. Уже первые успехи математики наглядно показали, на что способно дедуктивное мышление. Безоглядную смелость мысли демонстрировала не только философия, но и астрономия — ведь первые модели космоса опирались на очень небольшое количество наблюдений. Все чаще греческие мыслители сталкивались с вещами, которые решительно противоречили наглядной очевидности и тем не менее оказывались истинными. Но если знание, основанное на опыте и чувственном восприятии, не всегда достоверно, тем больше оснований полагаться на мысль, способную проникнуть сквозь видимость вещей к их сущности!

Эта духовная атмосфера, безусловно, поощряла выдвижение таких, смелых гипотез, которые бы в другое время просто не появились либо из-за недостатка фактов, подтверждающих их, либо из-за избытка фактов, им противоречащих. Большинство этих гипотез оказались полностью или частично ложными, но те немногие, которые поддавались проверке и получили подтверждение фактами, привели к открытиям, никогда, бы не появившимся при господстве скептицизма. Осознание скромности своих возможностей пришло к грекам вместе с концом самого, плодотворного периода их науки.

От осторожного эмпирического подхода следовало бы ожидать гораздо меньших успехов. Известна ли вообще хотя бы одна наука, выросшая только из методических наблюдений и опирающаяся только на добытые таким образом знания? Ведь для того, чтобы наблюдать и тем более экспериментировать, нужна какая-то первоначальная идея, по необходимости гипотетическая, которая в конце концов. может оказаться ложной. Но и из ложной теории, как утверждает логика, можно сделать верные выводы.

В античной медицине эмпиризм был одной из важнейших методических установок. Однако, он вырос не просто из народной медицины напитался не только любовью к проверенным средствам. Это была именно сознательная, методическая установка, возникшая в спорах с философами и софистами^{197}. За пределами Греции, в медицине народов Древнего Востока мы видим отнюдь, не царство чистой эмпирии, чуждой всяким спекулятивным теориям. Наоборот, медицина находилась там под сильнейшим, влиянием магии, так что в некоторых культурах функции лекаря и колдуна выполнял один и тот же человек. Что же касается естествознания, то его на Востоке попросту не было.