Пифагор и его школа

Из числа пифагорейцев ботаникой интересовались по крайней мере двое — Гиппон и его старший современник Менестор из Сибариса. О взглядах Гиппона в этой области известно крайне мало. В «Истории растений» Феофраста мы встречаем о нем следующее упоминание: «Всякое растение, говорит Гиппон, может быть и диким и садовом в зависимости от того, получает оно уход или нет; бесплодным же и плодоносным, цветущим или нецветущим оно становится в зависимости от места или окружающего воздуха, точно так же теряющим листву и вечнозеленым» (32 А 19). К сожалению, Феофраст нигде не конкретизирует, как именно объяснял Гиппон произрастение[2] растений и различия между ними.

Несколько более подробно излагает Феофраст взгляды Менестора, первого известного нам греческого ботаника. Кстати, на сочинение Менестора во всей античной литературе ссылается только Феофраст, и если бы до нас не дошли два его труда о растениях, то вместо ботаника Менестора мы имели бы лишь ничего не говорящее имя в аристоксеновском каталоге. Это лишний раз показывает, насколько скудны и случайны наши знания о ранних пифагорейцах.

Уже известный нам принцип рассмотрения еды и питья с точки зрения содержащегося в них тепла и холода Менестор перенес на изучение растений. Вот что сообщает об этом Феофраст: «Он говорит, что самыми теплыми растениями являются наиболее обильные влагой, такие как камыш, тростник, кипер. Вследствие этого они не замерзают и во время зимних холодов. А из остальных растений более теплыми являются все те, которые наиболее способны сохраняться в холоде, как-то ель, сосна, кедр, можжевельник, плющ. Относительно вечнозеленых растений он полагает, что они сохраняют листву вследствие теплоты, растения же, обладающие недостаточной теплотой, теряют листья» (32 А 5).

Очень вероятно, что занятия Менестора ботаникой начались с лекарственных растений, в которых он пытался обнаружить интересующие его качества, а затем распространились и на другие виды растительного мира^{194}. Менестор, как и позже Гиппон, полагали, что носителем жизни и тепла является содержащаяся в растениях влага, и чем ее больше, тем устойчивей они к холоду. Чрезмерный же холод, как и жара, приводит к уменьшению влаги, так что растение либо замерзает, либо засыхает. Поэтому, с его точки зрения, тучная земля не полезна решительно ни одному растению, ибо она сушит больше, чем нужно (32 А 6), лишая их естественного источника влаги.

Эту теорию легко назвать примитивной. Натурфилософский подход Менестора заставлял его обращать внимание преимущественно на скрытые качества растений, вместо того чтобы методически изучать их внешнюю форму и строение, столь удобные для классификации. Однако в защиту Менестора необходимо сказать следующее. Его явно интересовало не описание растений как таковых, а то, какие из них содержат больше тепла и почему. В соответствие с этим он объяснял характер их произрастания. Действительно, почему бы не предположить, что большее внутреннее тепло вечнозеленого растения позволяет ему сопротивляться холоду? И почему бы не связать это тепло с большим количеством влаги — ведь в замерзших на зиму деревьях (и тем более в высохших) влаги действительно очень мало!

Как ни примитивна теория Менестора, это все же теория. Ее можно проверять, критиковать, отбрасывать и идти дальше — именно так и поступал Феофраст. Менестор подходил к своему предмету вполне рационально, опираясь на верные наблюдения, хотя и давал им неверные интерпретации. Но таково, к сожалению, большинство научных теорий, в том числе и куда более солидных, чем учение Менестора. Отметим и то, что лишь сравнительно недавно совокупные усилия нескольких наук позволили наконец ответить на вопрос, занимавший первого греческого ботаника, — почему не замерзают зимой вечнозеленые растения?..

Здесь мы вновь возвращаемся к тому, в чем принято видеть причину многих неудач греческого естествознания — недостатку самоограничения. Действительно, оно часто ставило перед собой вопросы, на которые в принципе не могло ответить. Между тем греческую математику если в чем и упрекают, то скорее в недостатке. смелости, видя это, например, в нежелании оперировать с бесконечными величинами. В чем же причина столь различной судьбы точных и естественных наук в античности? Почему не только пифагорейцам, но и всей последующей античной науке не удалось достигнуть в естествознании результатов, равных по значимости успехам в математике или астрономии?

Дело, разумеется, не в том, что греки были более склонны к дедуктивному доказательству, чем к наблюдениям и экспериментам. Архит, безусловно, гениальный математик, был еще и основателем механики, поставившим множество физических экспериментов. Аристотель в одиночку, практически без предшественников, создал науку логики, но из всех наук он тяготел прежде всего к биологии и сделал для ее развития больше, чем кто-либо из греков^{195}.