Пиявки

Эльвира обхватила дочь руками и терпеливо шептала ей в ухо: «Ну тише, тише, моя лапушка! Не переживай так, никто не будет тебя заставлять ничего делать. Всё будет хорошо, моя девочка!»

Постепенно Женя успокоилась, ей сделали укол, и только трепещущее, как у птенчика, сердечко выдавало её недавний испуг. Инна Ивановна заменила Эльвиру у постели девочки и отправила Карелину из палаты: не оставлять же потрясённого посетителя в таком состоянии!

– Здравствуйте, Сергей Никитич! Извините, что так получилось. Врачи сами не ожидали подобной реакции. Никто не ожидал, – потерянным голосом произнесла Эльвира, постоянно оглядываясь на дверь палаты, за которой страдала её дочка.

– Вам не за что извиняться, Эльвира Михайловна! Девочка не виновата в том, что с ней сотворили эти скоты в человеческом обличье. Я убил бы их своими руками, несмотря на то что одна из них – ваша сестра. – Лебедев позволил себе вслух выразить своё отношение к произошедшему, потому что искренне жалел о несостоявшейся Женькиной судьбе.

– Знаете, я столько лет считала, что у меня нет никого в этом городе, – даже сестры, которая раньше не особенно-то хотела родниться. И вдруг я отчего-то решила встретиться с ней и доверить ей свою дочку. Почему судьба не остановила меня, не сделала предупреждающий выстрел в воздух? Отчего ей понадобилось стрелять сразу на поражение? – Лицо Элки страдальчески исказилось, и Лебедеву сразу захотелось пожалеть её.

– Эльвира Михайловна, я хотел рассказать Женечке о фестивале, на котором она должна была выступать в качестве почётного гостя. Мы вспомнили о ней и стоя аплодировали, а потом победительница конкурса сыграла Женину любимую рапсодию, – почему-то сказал Сергей Никитич.

– Что же вы о ней, как о мёртвой? У неё ещё всё будет хорошо! Она настоящая умница, и я в неё верю. – Глаза Эльвиры сияли такой убеждённостью, что Лебедев невольно заразился этим всепобеждающим материнским чувством и слегка успокоился.

– Я ещё зайду к Женечке, только позже, хорошо?

– Сергей Никитич откланялся, сунул Карелиной пакет с конфетами и виноградом и быстро зашагал по коридору прочь.

Похоже, ещё одна история добавилась в копилку его горестных воспоминаний, решил он после посещения больницы.

Чарскому повезло значительно больше.

При виде его довольной физиономии, прячущейся за великолепным букетом Таниных любимых белых лилий, Исаенко дрогнула и простила Димочку. Ещё бы: она ведь столько лет трогательно и самозабвенно любила этого человека! И вот мечта всей её жизни стояла перед ней на коленях посреди больничной палаты и торжественно клялась в вечной любви и искреннем желании связать с ней судьбу!

– Шутить изволите, господин Чарский? – настороженно усмехнулась Танечка, не сводя глаз с такого родного лица и потрясённо читая на нём раскаяние, любовь, нежность. «А глаза такие честные-честные», – обязательно сказала бы Элка при виде цветущей Димулиной мордахи, спрятанной в цветах.

– Никак нет, госпожа Исаенко! – радостно осклабился Дима.

Ура! Его не выгнали! Его слушали, и слушали благосклонно! И Чарский продолжил свою тщательно подготовленную импровизацию:

– Танечка, если тебе нравится моя фамилия, я готов поделиться ею с тобой – ведь это единственно дорогое, что у меня осталось, кроме тебя, конечно!

И Таня, не веря собственным ушам и не до конца осознавая, что вообще происходит, с ослепительной улыбкой сказала вовсе не то, что собиралась выложить Чарскому при встрече. Она сказала «да»!

39

Савельев вызвал такси и всё-таки вдоволь накатался по ночному городу.

Что-то пошло не так в их отношениях с Карелиной. Женщина почему-то упорно не выпускала их за рамки банального романа, а ему хотелось большего, неизмеримо большего! Он мечтал видеть Элку каждый день, рассказывать ей о том, как прошёл день в мэрии (или не в мэрии, Антон готов был к любой другой работе), и даже воспитывать ещё одного чужого ребёнка, если только это будет Элкина дочь Женя.

Отчего же Эльвира так противилась столь простому и правильному решению? Обычно женщины сами стремятся замуж за своих любовников, а тут такое мягкое, но решительное сопротивление! Конечно, Карелина не совсем обычная женщина, иначе Савельев просто не заинтересовался бы ею. Но ведь она любит его, любит по-настоящему: в этом Антон ни на миг не сомневался! Почему же тогда Эльвира его отвергла?

«Отвергла, отвергла, отвергла», – загрохотало вдруг нестерпимо болезненным эхом переставшее слушаться сердце, и тут же острая, раздирающая внутренности боль когтистой лапой прошлась по груди Савельева, безжалостно пригвождая его к сиденью машины. Этот приступ ничем не напоминал те слабенькие предвестники, что Антон чувствовал несколько раз накануне. Вечно Второй с внезапной ясностью понял, что умирает. Умирает именно сейчас, прямо в такси, так глупо и невовремя!