Пикассо в «Ловком кролике»»

ПОСЛАНЕЦ: Простите, мэм, я не пью. А у вас есть томатный сок? Я сам-то деревенский.

ЖЕРМЕН словно громом поражена, затем приходит в себя.

ФРЕДДИ: Сок у нас всегда есть. Его с чем-нибудь смешать?

ПОСЛАНЕЦ: С чем?

ФРЕДДИ: С водкой.

ПОСЛАНЕЦ: (хихикает): Шутите, дружище?

ЖЕРМЕН вновь чувствует слабость в коленках, но берет себя в руки.

ПОСЛАНЕЦ: Кстати, что скажите по поводу моих башмаков?

ФРЕДДИ: Каким ветром вас сюда занесло?

ПОСЛАНЕЦ: Ну, я люблю удивлять людей, знаете ли. Возникать там, где меньше всего ожидают, в супермаркетах, на ярмарочных площадях. Больше всего на свете я люблю появляться в кабинках, где можно сделать моментальную фотографию. Представляете, они берут фото, а на нем — я собственной персоной. Но я немного им надоел, поэтому решил чуток попутешествовать. Пожить в другом времени.

ГАСТОН: Смешайте его с водкой.

ПОСЛАНЕЦ(рассматривая посетителей кабачка): Вы смотритесь как одна семья…

ФРЕДДИ(обиженно): Одна семья? Какого черта?

ЖЕРМЕН: Да, что вы имеете в виду?

ПОСЛАНЕЦ: Ну, понимаете, дружелюбные, сердечные люди. В отношении посторонних.

ФРЕДДИ: Насчет меня вы ошибаетесь…

ЖЕРМЕН: На что вы намекаете?

ПОСЛАНЕЦ: Там, откуда я прибыл, все люди такие.

ЖЕРМЕН: А откуда вы прибыли?

ПОСЛАНЕЦ: Из Мемфиса.

ФРЕДДИ: Из Мемфиса, что в Египте?

ПОСЛАНЕЦ: Нет, сэр. Мемфис — это в Америке.

«О!».

Тишина. ФРЕДДИ начинает вытирать стойку бара. ЖЕРМЕН — протирать стаканы. ГАСТОН долго цедит напиток.

ГАСТОН: А каков Гайавата в жизни?

Входит подвыпивший ЭЙНШТЕЙН с Графиней.

ЭЙНШТЕЙН(ГРАФИНЕ): Очевидно, дверь захлопнулась перед кошкой (замечает, что он в баре). О, Боже. Мы закончили там, откуда начали.

ГРАФИНЯ(слегка подталкивая ЭЙНШТЕЙНА локтем): Если только Вселенная не искривлена, то это — Париж! (Хохочет).

ЭЙНШТЕЙН(ПОСЛАНЦУ): Не могу поверить, что мы встретились.

ПОСЛАНЕЦ: Да, мы встретились.

ЭЙНШТЕЙН: Вы и я, мы думаем почти похоже.

Начинает двигаться к ПОСЛАНЦУ.

ПОСЛАНЕЦ: Посмотрите на ботинки.

ЭЙНШТЕЙН(останавливается): Чем вы занимаетесь?

ПОСЛАНЕЦ: Ну, э, догадайтесь, э… (думает)…пою песни о любви. (Все затаили дыхание, особенно ЖЕРМЕН).

ФРЕДДИ(мечтательно): Если бы я мог петь о любви…

ЖЕРМЕН: Если бы я могла петь песни о любви, я бы пела и вспоминала бывших любовников, и чувства облекались бы в слова.

ПИКАССО: Я бы все бросил, если бы мог петь песни о любви. Нет больше холстов и кистей, но только — лунный свет, июньский свет и ты.

ГАСТОН: Летними вечерами я бы стоял на берегу Сены и только бы и делал, что пел, пел и пел.

ЭЙНШТЕЙН: Люди собирались бы в прокуренных кабаре, чтобы послушать, как парень из Кентукки поет песни о любви на слова Альберта Эйнштейна. Петь песни так же приятно, как носить летнее платье…идти, держа руку любимой в своей руке.

ПОСЛАНЕЦ: Знаете, что я имел в виду, когда сказал, что вы все, как одна семья?

Все в недоумении. Входит САГО, несет фотоаппарат на треноге.

САГО: Отлично. Вы все еще здесь.

ПИКАССО: Это фотоаппарат?

САГО: Последняя модель.

ПИКАССО: Они делают их слишком маленькими, Где ты его взял?

САГО: Купил у одного японского туриста. Ну, все встаем поближе друг к другу, вот там.

Все начинают прихорашиваться.

ЭЙНШТЕЙН: Я бы хотел заказать вам три снимка. Два три на четыре и один дагерротип.

САГО: Ну-ка, встали все вместе. В один ряд и прижались друг к другу.

Все прижимаются теснее для съемки.

ЖЕРМЕН: Ненавижу, когда меня снимают.

САГО(ПОСЛАНЦУ, который отходит от камеры): Вы тоже встаньте перед фотоаппаратом.

ПОСЛАНЕЦ: Не беспокойтесь. Я там точно буду.

САГО: Кстати, вы кто?

Накидывает черную ткань себе на голову, как делали это фотографы в старину.

ПОСЛАНЕЦ: Думаю, вы вполне могли бы именовать меня Посланцем.

САГО выныривает из-под ткани, оглядывает ПОСЛАНЦА с головы до пят, затем снова ныряет под накидку.

САГО(объявляет): Этим вечером 1904 года в кабачке «Ловкий кролик» сделана историческая фотография.

Входит БИГМЭН.