Пикник на обочине

— Вы понимаете, Ричард, — сказал Валентин, — мы ковыряемся в Зоне два десятка лет, но мы не знаем и тысячной доли того, что она содержит. А если уж говорить о воздействии Зоны на человека... Вот, кста­ти, тут нам придется ввести в классификацию еще одну, четвертую группу. Уже не объектов, а воздей­ствий. Эта группа изучена безобразно плохо, хотя фактов накопилось, на мой взгляд, более чем доста­точно. И вы знаете, Ричард, меня иногда мороз про­дирает по коже, когда я думаю об этих фактах.

— Живые покойники... — пробормотал Нунан.

— Что? А... Нет — это загадочно, но не более того. Как бы это сказать... Это вообразимо, что ли. А вот когда вокруг человека вдруг ни с того ни с сего начи­нают происходить внефизические, внебиологические явления...

— А, вы имеете в виду эмигрантов...

— Вот именно. Математическая статистика, знаете ли, это очень точная наука, хотя она и имеет дело со случайными величинами. И кроме того, это очень красноречивая наука, очень наглядная...

Валентин, по-видимому, слегка охмелел. Он стал говорить громче, щеки его порозовели, а брови над черными окулярами высоко задрались, сминая лоб в гармошку.

— Люблю непьющих, — с иронией сказал Нунан.

— Не отвлекайтесь! — сказал Валентин строго. — Слушайте, что вам рассказывают. Это очень странно. — Он поднял рюмку, разом отхлебнул половину и про­должал: — Мы не знаем, что произошло с бедными хармонтцами в самый момент Посещения. Но вот один из них решил эмигрировать. Какой-нибудь обыкновеннейший обыватель. Парикмахер. Сын парикмахера и внук парикмахера. Он переезжает, скажем, в Детройт. Открывает парикмахерскую, и начинается чертов бред. Более девяноста процентов его клиентуры погибает на протяжении года: гибнут в автомобильных катастро­фах, вываливаются из окон, вырезаются гангстерами и хулиганами, тонут на мелких местах, и так далее, и так далее. Возрастает количество стихийных бедствий в Детройте и его окрестностях. Откуда-то берутся смерчи и тайфуны, которых в этих местах не виды­вали с тысяча семьсот забытого года. Ну и все в та­ком же роде. И такие катаклизмы происходят в любом городе, в любой местности, где селится эмигрант из района Посещения, и количество этих катаклизмов прямо пропорционально числу эмигрантов, поселив­шихся в данном месте. И заметьте, подобное действие оказывают только те эмигранты, которые пережили само Посещение. Родившиеся после Посещения на ста­тистику несчастных случаев никакого влияния не ока­зывают. Вы прожили здесь десять лет, но вы приехали после Посещения, и вас без опаски можно селить хоть в Ватикане. Как объяснить такое? От чего нужно отказаться — от статистики? Или от здравого смысла? — Валентин схватил рюмку и залпом допил ее.

Ричард Нунан почесал за ухом.

— М-да, — сказал он. — Я вообще-то наслышан о таких вещах, но я, честно говоря, всегда полагал, что все это, мягко выражаясь, несколько преувеличено... Действительно, с точки зрения нашей могучей позити­вистской науки...

— Или, скажем, мутагенное воздействие — прервал его Валентин. Он снял очки и уставился на Нунана черными подслеповатыми глазами. — Все лю­ди, которые достаточно долго общаются с 3оной, под­вергаются изменениям — как фенотипическим, так и генотипическим. Вы знаете, какие дети бывают у сталкеров, вы знаете, что бывает с самими сталке­рами. Почему? Где мутагенный фактор? Радиации в Зоне никакой. Химическая структура воздуха и поч­вы в 3оне хотя и обладает своей спецификой, но ни­какой мутагенной опасности не представляет. Что же мне в таких условиях — в колдовство начать верить? В дурной глаз?..

— Я вам сочувствую в ваших метаниях, — ответил Нунан. — Но, откровенно говоря, лично мне ожившие покойники действуют на нервы гораздо сильнее, чем данные статистики. Тем более, что данных статистики я никогда не видел, а покойников и видел и обонял предостаточно...

Валентин легкомысленно махнул рукой.

— А, покойники ваши... — сказал он.— Слушайте, Ричард, вам не стыдно? Вы же все-таки человек с об­разованием... Во-первых, никакие они не покойники. Это же муляжи... реконструкции по скелету... чучела... А потом, уверяю вас: с точки зрения фундаменталь­ных принципов, эти ваши муляжи — не более и не менее удивительная вещь, чем вечные аккумуляторы. Просто «этаки» нарушают первый принцип термоди­намики, а муляжи — второй, вот и вся разница. Все мы в каком-то смысле пещерные люди — ничего страшнее призрака или вурдалака представить себе не можем. А между тем нарушение принципа причин­ности — гораздо более страшная вещь, чем целые стада привидений... и всяких там чудовищ Рубин­штейна... или Валленштейна?

— Франкенштейна.

— Да, конечно, Франкенштейна. Мадам Шелли. Супруга поэта. Или дочь. — Он вдруг засмеялся. — У этих ваших муляжей есть одно любопытное свойство — автономная жизнеспособность. Можно у них, например, отрезать какую-то часть, и она будет жить. Отдельно. Вез всяких физиологических раство­ров... Так вот, недавно доставили в институт одного такого... Это мне лаборант Бойда рассказывал... — Ва­лентин захохотал.