Пиковая Дама

Она сказала, что детей вот-вот привезут. Показала компьютерный класс и кабинет, в котором Артему предстояло заниматься. Парты и стулья — все только купленное. Цветные картинки на стенах и много игрушек. Но сами стены… и странной формы окна… и скрипучие полы…

Артем почему-то вспомнил крематорий, старика в клетчатой рубахе. Ему часто снился этот старик: он нанизывал мальчика на крюк и волок к печам, а рядом кошки безмятежно вылизывали шерсть…

Убранство школы походило на матрешку. Матрешка поменьше — симпатичная, чистая, пластиковая. Матрешка побольше — оскаленная, почерневшая, из дерева и рыхлого кирпича. Панели изъязвлены червоточинами, лепнина коричневая от грибка, и паутина, паутина везде.

И даже нестрашные в общем-то холсты наводили тоску. Арлекин будто облизывался: за напомаженными губами таился частокол желтых клыков. Рыбы косили из невода черные глазища и разевали плотоядные пасти. Гончие псы из охотничьей сценки смахивали на громадных крыс, участники карнавала — на взбесившихся гостей в крематории.

Сквозняки обхаживали щиколотки.

Артем утешал себя видом иностранных автомобилей на парковке, детей, которых мамы вели к зданию. Но приходили иные мысли.

Оля его не любит. В мае Оля закончит школу, уедет, и никогда не навестит сводного брата. Открытку не пришлет. Он останется в этом огромном доме — по сути, в нескольких сплетенных лабиринтами домах — на девять лет. Считай, навсегда.

К одиннадцатому классу он будет седым, горбатым и беззубым.

— Что случилось, милый? — озаботилась пухлая учительница. Артем так и не запомнил ее имени. Слишком много информации, слишком громко скрипят половицы под подошвами. — Ты хочешь пи-пи?

— Да, — еле слышно ответил Артем.

— Вон дверь. Я подожду.

Артем неуверенно двинулся по коридору.

— Не зевай, — поторопила учительница. Улыбка ее была ненастоящей — так мама иногда улыбалась папе. — В два у нас обед.

Артем лучше бы забаррикадировался в одной из комнат, чем смотрел сейчас на еду. Желудок был полон сытной влажной тоской.

Он вошел в туалет, снова поразился высоте потолков. Ряды умывальников как кормушки для скота из документальных фильмов про деревню. Пластиковые кабины, мерцающие трубки. Свет не доставал до дальней стены — и Артем замер, пригвожденный ледяной мыслью.

Там сидит паук.

Гигантский, величиной с ротвейлера, крестовик сплел паутину из тьмы. Вон его кокон, вон он сам в углу, с толстым брюхом и многочисленными лапками. И выпитые, высохшие, опустошенные детские трупики, оболочки в костюмчиках, висят на стенах. Их веки подняты, но за веками нет глазных яблок, нет черепов под сплюснутой кожей. Все выедено.

Артем нервно сглотнул.

Он адаптировался в полумраке постепенно и различал кафельную плитку, грибок и паутину в углу. Но не было ни громадного мутанта-крестовика, ни его несчастных изуродованных жертв.

«Нет никого в шкафу, — говорила мама, когда он просил исследовать гардероб. — И Буки не существует».

Артем повернулся к умывальникам.

Изображение в амальгаме было размыто, словно он смотрел в мутную воду. Зеркала не отражали ничего, кроме одинокой фигуры во мгле, и это была не фигура Артема.

— Мама? — прошептал мальчик.

Женщина в зеркале протянула к сыну руки. Ее силуэт двоился, терялся в белом дыму. Пальцы обуглились, а ногти завились как стружка.

— Мамочка… — Артем шагнул навстречу.

— Ты там не уснул? — Учительница настойчиво постучала в дверь.

Зеркало отражало Артема, кабинки и кафель.

Сквозняк развеял дымку и хрупкую тень матери. Артем моргнул — по щеке скатилась слезинка. Зеленая муха проползла по зеркалу, по внутренней, «зазеркальной» стороне.

9

— Ты — Краснова, да?

Оля подтвердила и пожала упитанную руку соседки. Сорок вторая комната, второй этаж. Стандартное общежитие — если бы не толщина стен, не тряпичные обои, не лепнина, не вид из окон, не, не, не. Завхоз выдала постельные принадлежности. Оля запихнула в тумбу вещи, чемодан сунула под кровать, рассортировала одежду. Игорь Сергеевич клялся, что в интернате не воруют. Кроме четырех коек, ящиков, стульев и вешалок, в сорок второй были общий стол и общий трельяж. Две кровати пока пустовали, третью занимала…

— Я Соня. Соня Карбышева.

— Очень приятно.

Оля старалась вести себя сдержанно. Она не доверяла ни Соне, ни кому бы то ни было еще. Она была черепахой без панциря. Погорельцем в лагере для беженцев.

— Есть чего загрызть? — спросила Соня с надеждой. Вязаный свитер облегал складки живота.

— Яблоко.

— Фе. — Соня поморщилась. — Патрушева просила устроить для тебя экскурсию. До обеда как раз полчаса.

— Давно ты здесь? — спросила Оля в коридоре.

— С самого начала. Месяц.

— И как?

Соня пожала круглыми плечами.

— Прикольно, — сказала она, поколебавшись. На широком подоконнике погодки зубрили учебник. Малец уткнулся в смартфон. Из комнаты в комнату перебегали девочки в банных халатах.

— Это — западное крыло. Здесь бабье царство. А по ту сторону лестницы — парни живут. Между нами комнаты тех учителей, кто ночует в школе. Ты же с братиком вроде заехала?

— Со сводным, — уточнила Оля.