Пилат и Иисус

Драма страстей, изложенная Иоанном в столь ярких подробностях, становится сценарием, издавна включённым в тот божественный замысел, который теологи называют «экономикой спасения»[68] и внутри которого действующие лица обречены играть заранее предрешённую роль. Последняя сцена в этой драме — опять же предание: мгновение, когда Иисус «предал дух (paredohen to рпеита, лат. tradidit spintum)» (Ин. 19:30).

9. Слово paradosis, «предание», используется в Новом завете в переносном значении наставления или переданного учения. Именно в этом смысле его употребляет Иисус, критикуя устные предания евреев. На вопрос фарисеев о том, почему его ученики «не поступают по преданию старцев (kata ten paradosin ton presbyteron)»[69], он гневно отвечает: «Вы, оставив заповедь (ten entolen) Божию, держитесь предания (ten paradosin) человеческого» (Мф. 7:8). И тут же добавляет: «вы […], устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили (tei paradosei he paredokate)» (там же, 7:13). То же противопоставление между entole и paradosis, божественной заповедью и человеческой традицией, отражено в Евангелии от Матфея (Мф. 15:3).

Этому отрицательному оттенку слова созвучно и мессианское понимание «предания» в Страстях Христовых. Кроме наставлений для повседневной жизни, на которые ссылается Павел, увещевая коринфян: «помните и держите предания (paradoseis) так, как я передал (paredoka) вам» (1 Кор. 11:2), — здесь просматривается одна–единственная истинно христианская традиция, а именно — традиция «предания» Иисуса распятию: сначала по воле Господа, а затем Иуды и иудеев; это распятие упразднило и одновременно исполнило все заповеди и традиции.

10. Именно с позиции «предания» — так, судя по всему, полагает Барт, — следует рассматривать и суд Пилата. Однако существует множество факторов, которые не позволяют видеть в наместнике Иудеи всего лишь «исполнителя». Если бы его роль, как и роль Иуды, сводилась только к этому, то почему просто не утвердить решение синедриона? Зачем нужно разыгрывать судебный процесс (или видимость судебного процесса), зачем нужны эти отговорки, эти заявления о невиновности подсудимого? И какое отношение к божественному замыслу имеет сон жены, который Лютеру фактически приходится истолковывать как дьявольские козни, направленные на то, чтобы воспрепятствовать распятию? То, что у действий Пилата иной мотив, нежели у поступка Иуды, очевидно: если Иуде Иисус говорит: «Что делаешь, делай скорее» (Ин. 13:27), то с Пилатом он беседует долго, видимо, до последнего пытаясь убедить его в своей невиновности. Функция наместника Иудеи и судебного решения, этого krisisy который он должен огласить, не является пассивным инструментом экономики спасения: Пилат выступает здесь как действующее лицо исторической драмы, как человек со своими чувствами и сомнениями, причудами и щепетильностью. С судом Пилата история нарушает экономику и приостанавливает исполнение «предания». Исторический knsis также и прежде всего является кризисом «традиции».

Следовательно, христианскую концепцию истории как осуществления божественной экономики спасения — или, в её мирском варианте, как осуществления свойственных ей непреложных законов — необходимо, по крайней мере в нашем случае, переосмыслить. Как представитель римской судебной власти Пилат обязан вынести судебное решение, которое он и выносит, не считаясь с этой неизвестной для него экономикой «предания». А покоряется он ей в итоге исключительно потому, что всё же видит в этом царе иудейском политическое препятствие. Разумеется, он в состоянии понять, что — хотя бы в отношении этого представшего перед ним молодого еврея — может существовать некий высший замысел, выходящий за пределы истории (иначе бы он не ответил: «Итак, Ты Царь», когда Иисус объяснил ему, что его Царство не от мира сего). Но он знает, что, будучи наместником Иудеи, он обязан принять судебное решение также касательно этого замысла, который может привести — и уже привёл — к реальным последствиям (собравшаяся толпа свидетельствует о мятеже иудеев). Представитель земной власти обладает правом судить «Царство, которое не отсюда», и Иисус — что важно учитывать — признаёт за ним это право, данное ему «свыше». Было ли тому причиной, как считал Паскаль, стремление подвергнуться ещё большему унижению («Иисус Христос не хотел быть убитым без соблюдения форм правосудия, ибо гораздо постыднее умирать по правосудию, чем вследствие несправедливого возмущения», Pascal, р. 695[70]) или что–либо ещё — во всяком случае, понятно, что он не пытался уклониться от правосудия.