Пилигрим (СИ)

С каждою затяжкою густым дымом банджа и с каждым глотком черного крепкого чаю душа моя обрывала цепи, что приковали ее к телу моему, и исходила из глаз и из уст моих, и вот я уже смотрел на себя, как бы со стороны, вот я возлежу на ложе своем, вот сидят музыкантши, исторгая неразбавленную печаль из недр своих инструментов и сдабривая ее медовой сладостью и ароматом мирры и ладановой смолы, украшая витиевато и изысканно и предлагая мне испить из чаши сей бальзама, что сначала душу бередит, а потом душу врачует, и я, благодарный, к чаше сей приникаю и пью, и не утоляется жажда моя, и не наполняется утроба моя, и я не в силах остановиться и отвергнуть ее, вкушая отраву аки блаженство. Музыка же врезалась зазубренною турецкою саблею прямо в сердце мое, и взрезала грудь, и скребла по костям, и вынимала жилы изнутри:

- Замкнем двойную дверь золотым замком,

зажжем лампу, чтобы наполнить комнату ее бриллиантовым светом.

Я сброшу одежды и смою краску и пудру,

рассмотрю картину, украшающую подушку.

Нет радости, сравнимой с наслаждениями ночи, -

зазвучало уже на ханьский манер трехголосое песнопение, производимое, кроме флейтистки, еще и играющими на уде и кеменге, и меж голосами отчетливо слышались звоны, что исходили со стороны тара и сагата, и казалось, в моей душе пролегла глубокая трещина между мною самим и миром бытия, преодолеть которую возможно лишь крайним напряжением сил, но нет силы одолеть окутавшую меня истому - ах, все прошло, все прошло, и я одинок во всей вселенной, и нет ничего окрест, что бы послужило якорем ладье моей жизни!

Струнные инструменты постепенно стихли и умолкли, а мелодию остались вести только най да дарабукке, и если най нежным голосом выпевала благословенную жалость с примешанной к ней верой в неизбежное успокоение, страна которого лежит где-то в дальнем далеке, то глухая барабанная дробь скорее будоражила, как бы сомневаясь в справедливости напевов флейты; а вперед выдвинулась фигура танцовщицы, которая, семеня ногами, не вышла, а выплыла предо мною, как иной раз из тумана выплывают призрачные фигуры дэвов и джинов, но ведь про тех доподлинно известно, что передвигаются они без ног, на завитках субстанции навроде дыма, что позволяет им перемещаться в материальном мире.

Но вот и най умолкла вовсе, и лишь барабанная дробь подтверждала - мелодия не закончена, а перешла в ритм, и в действо вступила танцорка, резко повернувшись кругом, так что легкие, но многочисленные одежды ее всколыхнулись и поднялись кверху, будто лепестки лотосов, поднятые ветром. Неожиданного для меня в этом танце не было - на всех марокканских базарах танец с вуалями зрелище обыкновенное, и далеко не всегда волнующее и привлекательное, хотя часты такие мастерицы этого дела, что называется - глаз не оторвешь, а некоторые танцуют безо всякой музыки, отбивая ритм голыми пятками на огромном барабане, на коже которого весь танец свершается, но такое изумительное зрелище есть уже настоящая редкость, собирающая множество любопытствующего народу.

Как и положено в этом роде плясочного искусства, тело танцовщицы покрывало не менее семи вуалей, каждой из которой традиция приписывает определенное значение: есть отдельное одеяние красоты, любови, здоровья и плодородия, есть власти и волшебства, а есть вуаль, повелевающая течением самого времени, все они вместе и каждая сама по себе скрывает женщину, которая для каждой исполняет особенный танец, сопровождаемый особенным в каждом случае ритмом барабана, так что перед вами разворачивается не один танец, а целых семь, а по окончании каждого женщина снимает с себя вуаль так грациозно, что само это движение приземленного и утилитарного свойства есть неотъемлемая часть танца, и даже не всегда удается уловить (а наблюдающим его впервые - так вообще никогда не удается), когда и как танцующая избавляется от очередного слоя своего кокона.