Пилигрим (СИ)

И вот, избрал я местом его упокоения небольшую ложбину между двух скал, не столь далеко от места его смерти, чтобы суметь перенести его тело с наименьшим унижением его прижизненного достоинства в силу неизбежной слабости собственных рук, и наметил положение будущего мастаба его, для чего на избранном месте окружил изобильно имевшимися камнями вытянутую в длину форму, долженствовавшую вместить тело старейшины. И не было у меня под руками ни чистого песку речного или морского, ни сухого нильского папирусу, ни тонких циновок, любимых и мастерски выделываемых в стране Цинь из рисовой соломы первого в году урожая, и не было ничего, чем можно было бы умягчить его ложе или одр его, лишь плащ, посеченный ударами предательского ятагана, да наголовный плат, покрытый пылью тяжкой дороги и потом смертельного ужаса, да испятнанный потеками благородной крови, мир его праху и успокоение его возвышенной душе.

Что есть последний приют для сына человеческого? Что есть покой за чертой жизни, и какую форму он принимает, и чем заканчивается? Лишь провидению ведомы ответы на вопросы мудрейшего, лишающие его сна и удовольствия - а иных прочих эта материя не озаботит. А как в те времена, да и поныне, не отличался я ни мудростью углубленной, ни опытом жизни, ни искушением в совокупности вышних сфер, то и рассудил устроить наилучшее из возможного, что было передо мною, а много я отнюдь не имел. Итак, место упокоения тела должно было дать телу покой от всякого внешнего вмешательства, под коим я разумел недоступность для зверя гладного и человека бесчестного прежде всего остального. И вот, изготовил я место в ложбине неглубокой, поскольку вырыть могилу в каменистой пустыне являлось превыше слабых моих сил, да и инструментов у меня, кроме ногтей на худых руках, не было вовсе. И, размыслив, насколько было доступно слабому моему разуму, я очистил дно ложбины от камней и насыпал на ее дно по возможности чистого и однородного песку, дабы смягчить последнее пристанище телу Бен Ари. И застелил его жалкий одр последними остатками его рубища, на коем, с превеликим напряжением своих сил, поместил хладное мертвое тело, и никто из моего племени не помог мне в печальном труде моем, и нет в том вины их и худого умысла, а только одна есть безысходность и беспомощность.

Жалкое рубище, покрывало истерзанное, сопровождало тело старца, по обычаю не разлучаясь с ним и в смертный час. Тщась соблюсти обычай, пытался я найти необходимое, чтобы надлежаще снарядить покойного, и нашел-таки невеликую пиалу, которую и положил подле его руки для удовлетворения надобностей в ином мире, а в правую ладонь, разогнув смертною мукою сведенные пальцы, вложил я один медный обол из своих запасов, и этим все мои потуги исполнить долг перед Бен Ари были исчерпаны, потому что не было у меня ни пищи, ни горшка для нее, чтобы предложить ему, а про нож из бронзы, тем паче - из стали доброй и благородной, и говорить нечего. Мудрейший оставлял этот мир таким же, каким пришел в него - с пустыми руками - одна рука сзади, другая спереди. Бедного и убогого погребения сподобился мудрейший, по бедности и убогости нашего положения сирых изгнанников, за что порицаю себя многие годы, но исправить уже не в силах.

Укрыв тело свободной полой того же изрубленного плаща, принадлежавшего покойному, и постаравшись защитить понадежнее благородное чело старца, я принялся засыпать тело песком, что отняло все, еще остававшиеся у меня к той поре, силы. Отчасти сверхчеловеческим напряжением сил, отчасти дарованной мне природой хитростью, воспользовавшись миской вместо лопаты и обломком камня вместо кайла, я-таки сумел по прошествии многого времени засыпать тело, а затем и обложить его кругообразно камнями, соорудив тем самым убогую насыпь над некогда великим челом. По сю пору не знаю я, обратил ли я тело его головою к Мекке, как положено обычаем, или же он смотрит в противную сторону, в страну желтолицых китаев да на изобильный народами Хинд, и не осуждает ли меня старец за недомыслие. И не поставил я ему в головах даже камня, из опасения людской жадности и вероломства. Одно оправдание мне в моей слабости и глупости, не одоленной вследствие малолетства, и в растерянности, плоде одиночества моего и тяжкой ответственности за остатки тех, кто были еще вчера Джариддин, а ныне - ныне лишь щепоть пыли на ветру пустыни. И вот, всего день миновал, и нет его со мной, и лишь бедная кучка камней над его мудростью и благородством, а мы все, кто еще живут, принуждены жить лишь своим невеликим умом, брошенные в ужас и дикость этого жестокого мира.