Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

Старина Корал! Похоже, когда я летел почти без сознания, у меня был не один ангел-хранитель.

Оказывается, рейхсмаршал послал своего персонального доктора с указанием перевезти меня немедленно в госпиталь в бомбоубежище, находящемся в бункере в Зоо, но хирург не хотел об этом и слышать, поскольку я потерял слишком много крови. Но завтра со мной будет все нормально.

Доктор рейхсмаршала сообщил мне, что Геринг немедленно доложил о том, что со мной произошло, фюреру. Гитлер, сказал он, был рад, что я отделался так легко.

– Конечно, когда цыплята хотят быть умнее, чем петух… – сказал он помимо прочего.

Я был доволен, что он не упомянул о своем запрете на мои полеты. Я также думаю, что в связи с отчаянной борьбой, которая велась последние несколько недель, мое участие в боевых действиях принималось как само собой разумеющееся.

На следующий день меня перевезли в бункер в Зоо, который прикрывали очень тяжелые зенитные орудия, участвующие в предотвращении бомбежек мирного населения столицы союзной авиации. На второй день у моей кровати поставили телефон – мне требовалось связываться со своим полком по поводу операций, общего положения и т. д. Я знаю, что не буду лежать долго, и потому не хочу оставлять командование полком. Я беспокоюсь, чтобы мне сообщали все подробно, так чтобы я мог участвовать во всех действиях – даже хоть и не в полной мере. Доктора и сиделки, которым пришлось мной заниматься, не очень довольны своим новым пациентом. Они постоянно что-то говорят об «отдыхе».

Почти ежедневно меня навещают коллеги из подразделения или друзья – некоторые из них называли меня друзьями только для того, чтобы проникнуть в мою комнату. Когда ко мне прорываются две прелестные девушки, они широко открывают глаза и высоко поднимают брови, видя у кровати мою жену. «Вот как?» – так говорят берлинцы.

Я уже провел несколько профессиональных бесед по поводу искусственных конечностей. Если бы только я мог этим воспользоваться! Я нетерпелив и очень хочу снова ходить. Немного позже мне наносит визит изготовитель протезов. Я прошу его изготовить мне временную искусственную ногу, с которой могу летать даже с еще не зажившей раной. Несколько первоклассных фирм отказывают мне на основании того, что у меня слишком свежая рана.

Только один человек принимается за заказ – и то в порядке эксперимента. Он принимается за дело столь энергично, что у меня кружится голова. Помещает часть моего тела от бедра до паха, не смазав поверхность и не приспособив защитный колпачок, в гипс. Оставив гипс сохнуть, он лаконично говорит:

– Думай о чем-нибудь приятном!

После этого он изо всех сил тянет гипс, к которому присохли волосы, и вырывает их с корнем. Мир для меня меркнет. Парень явно ошибся со своим призванием, из него бы вышел отличный кузнец.

Моя 3-я эскадрилья и штаб полка тем временем перебираются в Гёрлиц, где я когда-то ходил в школу. Дом моих родителей совсем поблизости. Русские как раз вошли в эту деревню; советские танки едут по земле, на которой я играл в детстве. Думая об этом, можно сойти с ума. Моя семья, как и миллионы семей, с тех пор надолго становятся беженцами – им не удается сохранить ничего, кроме своих жизней. Я же лежу, приговоренный к неподвижности. Что я сделал, чтобы заслужить это? Мне не хочется думать обо всем этом.

Цветы и самые разные подарки служат доказательством любви народа к своим солдатам; каждый день их доставляют в мою комнату. Кроме рейхсмаршала, меня дважды навещает Геббельс, с которым я раньше не был знаком. Разговор с ним оказывается очень интересным. Он спрашивает мое мнение о стратегическом положении на востоке.

– Фронт на Одере, – говорю я, – является нашей последней возможностью сдержать Советы; кроме этого, я не вижу ничего, что смогло бы удержать столицу от падения.

Но Геббельс сравнивает Берлин с Ленинградом. Он считает, что город не пал потому, что все его жители превратили свои дома в крепости. И жители Берлина тем более смогут выдержать то, что выдержали жители Ленинграда. Он выдвигает идею создания хорошо организованной линии обороны между домами путем установки радиопередатчиков в каждом строении. Он убежден, что «его берлинцы» скорее предпочтут погибнуть, чем стать жертвами красных орд. Насколько серьезно он это говорил, показал впоследствии его собственный конец.

– С военной точки зрения я оцениваю дело иначе, – отвечаю я. – Как только фронт на Одере будет прорван и начнется сражение за Берлин, город станет совершенно невозможно удержать.