Пинакотека 2001 01-02

О балете упоминают и критики, пишущие в 1930 году о спектакле ГосТИМа «Ревизор». Леон Трейш замечает: «Кто не помнит о сенсации, которую произвело первое выступление в Париже оркестра Пола Уайтмена 16* , состоявшееся почти одновременно с первыми гастролями Камерного театра? Так вот, великий американский дирижер точно так же искажал – искажал, то есть пересоздавал – произведения классики, как пересоздает их Мейерхольд в «Ревизоре», а Таиров в «Жирофле Жирофля». В этих спектаклях все принесено в жертву ритму, а точнее сказать, все обязано ритму своим существованием». Ниже Трейш уточняет свою мысль: «Быть может, слово «ритм» выражает самую сущность русского театра, будь то театр Таирова или Мейерхольда. Нас уверяют, что театр произошел из танца, однако не слишком ли давно и не слишком ли прочно мы об этом забыли? Русские напомнили нам, что истинный смысл Зрелища в танце, иными словами – в ритме» 17* . Пьер Бост констатирует, что «спектакль рождает ощущение жизни и движения. Перед нами нечто радостное, сильное; нечто блистательное. Режиссер одержал несомненную победу; он поставил своего рода балет, в котором, однако, каждому отведена совершенно особая роль. Актеры отличаются поразительной гибкостью (некоторых из них можно назвать настоящими акробатами – как раз о таких мечтал Жак Копо) и преданностью общему делу, которая никого не может оставить равнодушным». По мнению Боста, «игра актеров достигает такой большой четкости, такой поразительной слаженности, что зачастую можно подумать, будто видишь единое живое существо, составленное из множества тел» 18* .

Роль режиссера

«Ревизор», поставленный «распоясавшимся Мейерхольдом» (по выражению Люпье-По 19* ), вызвал в Париже, точно так же, как в 1926 году в Москве, ожесточенные споры; он потряс парижан сильнее, чем показанный во время тех же гастролей 1930 года «Лес» Островского. Явившиеся на первое представление «Ревизора» русские эмигранты, как крайне левые, так и крайне правые, даже освистали спектакль. Луи Жуве писал: «О значении спектаклей Мейерхольда можно судить уже по тем пламенным выступлениям за и против, которые они вызвали» 20* .

Необычность, чрезмерность, приверженность крайностям, экстравагантность, пароксизм – эти слова кочуют из рецензии в рецензию; подчас к ним прибавляются обвинения еще более резкие: критики толкуют о «смерти театра», об «убийстве» автора, профанации, святотатстве, возвращении к детству театра, грубости… Антуан снова признается в том, что москвичи его удивили, но со времен таировской «Федры» он сделал большой шаг вперед: он хвалит мейерхольдовский ансамбль, царящую на сцене дисциплину – «конечно, носящую механический характер, но при этом безупречную». Впрочем, он по-прежнему сомневается в том, что «примат постановщика, из которого исходят русские, может удостоиться полного одобрения у нас, французов» 21* .

Итак, спектакли Мейерхольда вызывают острую дискуссию, следы которой сохранились в прессе. В первую очередь критики обсуждают правомерность мейерхольдов- ского обращения с текстом пьесы, который, как известно, подвергся переработке. Конечно, лишь единицы способны судить о том, хороша эта переработка или плоха (из-за языкового барьера), но сам факт покушения на классический текст многие считают страшным преступлением. С другой стороны, непонимание смысла позволило некоторым французским критикам уловить – порой даже лучше, чем это удавалось русским, – музыкальность спектакля и понять, что точное следование «букве» текста – не единственный способ передать его «дух». «Мартинсон 22* один заменяет целый птичник: он свистит, стрекочет, кудахчет», – констатирует Р.Кемп 23* . А Зинаида Райх «не произносит, а выпевает фразы. Ей подвластна вся гамма звуков, от низких до высоких, и голос ее порхает по нотам, как птица по веткам», – пишет Л.Трейш; он же упоминает и о «чудесных модуляциях» голоса Райх 24* . Р.Кемп приходит к следующему выводу: «Быть может, они и исказили текст, но не потому, что они его не уважают; напротив, они придают ему новый блеск. Они подчеркивают его ритм, превращают каждую фразу в мелодию; намерения воплощаются в жестах, а мимика обожествляет слово».

Вторая особенность спектаклей Мейерхольда, вызывающая споры, – нарушение чистоты драматического театра, заимствование выразительных средств у других видов искусства – кино, джаза, кукольного театра, цирка, а главное – то обстоятельство, что в театре Мейерхольда главная роль отведена режиссеру. Не случайно Луи Жуве счел необходимым защитить Мейерхольда от нападок; ведь в Мейерхольде он увидел «одного из тех европейцев, пример которых позволяет понять, что значит для современного театра фигура режиссера» 25* . Выразительна также характеристика, которую дает Мейерхольду Н.Госсе: «человек, который дерзает, который способен на все» 26* .