Читаем Пионер, 1949 № 04 полностью

Пионер, 1949 № 04

- Да как тебе это получше выразить, выразить не могу, - отвечает старик… - Оно не то, чтобы надоело…

- Ладно, садись, - говорит бабушка. - Может, эдак будет спорней.

Старичок закуривает.

- Оно, конечно, крючок от крючка рознится, - присев рядом с бабушкой, говорит старик. - Уж кому, кому бы знать про крючок, как не старому человеку. Нынче-то у молодёжи повадка совсем другая. Не умеют крючок наставить. Разучились крючок точить.

- Да ты прямёхонько, - говорит бабушка. - Не толкуй мне о молодёжи. Пришёл о себе говорить, за себя же и говори.

- Оно, конечно, способ старинный, как говорится, изжитая метода, - вздыхает старик. - Сортность рыбы падает до класса второго. Но зачем прохватывать на собрании… Всякий знает, что нынче на самоловных рыбалит только Василий Войтенко, мы, стало быть… Так в разум взять не могу, кума, зачем тебе было меня на миру перед всем народом поганить. Стар стал, мать! Опоздала учить.

- Видать, охота тебе переброситься на невода под старость? - искоса поглядев на него, говорит бабушка.

- Отчего ж! - обрадовавшись, отвечает старик, - Могу уважить. Переброшусь на невода. Чего ж!

- Спасибо, кум, - говорит бабушка. - Большое спасибо за уважение.

Оба молчат.

И вдруг бабушка, подтолкнув старичка под локоть и вытерев губы платочком, показывает ему глазами на того самого парня, которого обозвала вчера на ловле «Танцем-баланцем».

- Хорошего внучка подрастил, куманёк, - говорит бабушка. - Худого слова не скажешь. В звеньевые думаем выдвинуть. Знаешь, в молодёжную, «Тридцатилетие комсомола». Ну, что скажешь? Рад, небось?

- Спорый рыбак, ничего себе, - отвечает старик. - Можно, конечно, и в звеньевые.

- Отча-ли-ваем, Варвара Степановна… - кричат бабушке с берега.

- Давно пора! - говорит бабушка.

Попрощавшись с кухаркой и старичком, она торопится к лодке. За ней вприпрыжку семенит Ляля.

Лодка отчаливает от берега.

На берегу, провожая Лялю и бабушку, стоят кухарка, дед Василий и Степанёк.

- Так ты того, наезжай! - говорит кухарка.

- Бывай здорова, Матрёна! - отвечает бабушка.

- На-езжай! - говорит кухарка и машет рукой.

- За-еду! - говорит бабушка. - Знаешь сама-а-а, все звенья по косам-то пораскиданы… Пробные ловы-ы… Послезавтра на Есенскую надобна-а-а-а…

Кухарка ещё что-то говорит, но её уже не слышно. Одно только слово ещё долетает до лодки:

- На-ез-жа-а-ай!

И больше уже не видно её.

Всё сливается в рябенькую полоску. Далеко остался берег. Нежно светится в полусумерках точка костра, на котором кухарка варила кашу, да мигают тусклыми огоньками окошки стана.

Ляля сидит рядом с бабушкой на носу широкой, мерно раскачивающейся байды.

От бабушки пахнет рыбой и солью. Кончик беленького платка, которым она повязала голову, снявши рыбачью шапку, полощется по ветру.

Полощется по ветру бабушкин парус. За бортом лодки бежит вода.

Бабушка о чём-то крепко задумалась. Ляля тоже задумывается. Она опускает в бегущую воду руку. В воде словно вспыхивают огни.

Они вспыхивают и сразу гаснут. В бледном свете самых первых зажёгшихся в небе звёзд Ляля видит тёмное бабушкино лицо с прищуренными глазами.

О чём она думает? Про крючки?… Про гун-тэри?… Про невода?… Или, может быть, про папу, Лялю и деда Василия?…

Кто знает? Кто может сказать, о чём задумывается человек, когда он становится старым, как бабушка.