Пётр и Павел. 1957 год

– Почему? – удивился Семивёрстов. – Убил. Но как?.. При каких обстоятельствах?!.. Надо же во внимание все обстоятельства принимать!.. А они, обстоятельства то есть, такими были… Попался мне один субчик из одесских евреев – большевик с дореволюционным стажем… Ох, уж мне эта "старая гвардия"!.. Хуже типов и на киче не сыщешь. Чуть что, колотят себя в грудь: "Мы революцию делали!.. Мы с товарищем Лениным!.. Мы в обнимку со Сталиным!.." Мы, мы, мы!.. А чуть тряхнёшь, столько трухи из нутра посыплется, только подметать успевай. Но этот Ланда!.. Фамилия у него такая странная была, на бабскую похожа… Так этот Ланда крепким орешком оказался, кремень, а не человек. Никак я его подцепить не мог. То с одной стороны подъеду, то с другой… Всё без толку… Но как-то раз, случайно, уже от полной безнадёги, я взял да и ляпнул на допросе, просто так, от фонаря: "Вот ты грудь колесом держишь, революционным прошлым кичишься, а мне один тихарь капнул: ты же в шестнадцатом осведомителем полицейского управления состоял. Он там в одно время с тобой работал". Что тут с ним, с этой Ландой, сделалось!.. Затрясся весь! Побагровел!.. Темперамент у мужика бешеный был. "Ты про меня такое?!.. Да чтоб я!.. Большевик и… осведомителем?!.." И набросился на меня!.. Душить стал!.. Схватил за горло и натурально так давит!.. Пальцы цепкие, сильные… Я, честное слово, задыхаться начал, в глазах помутилось… Не помню, как пистолет из кобуры выцарапал, не помню, как выстрелил!.. Ничего не помню… Очнулся на полу. Ланда на мне лежит: тяжелющий, но пальцы разжал, а глаза стеклянные… Тут охрана вбежала, помогли мне из-под него выбраться… Китель у меня был новенький, и месяца не прошло, как справил… Так он мне всю грудь кровью своей измарал, пришлось выбросить, а жалко было… Я тут же рапорт написал, всё по форме, как полагается… Без подробностей, правда, насчёт охранного отделения… но суть верно изложил… И тогда, в тридцать седьмом, начальство, не то чтобы одобрило, но с пониманием отнеслось… Отправили дело в архив, и… шабаш!.. Я и думать забыл об этом жидёнке, за все эти годы и не вспомнил ни разу, так он сам дал знать о себе. Вернее Сарочка его решила напомнить!.. Паскуда…

Семивёрстов замолчал, и в берлоге его стало неуютно и очень тихо.

– Да разве стал бы я его для собственного удовольствия убивать?.. Да никогда! Но, скажите, что я должен был в этой ситуации сделать?.. А?!.. Самому подохнуть?!.. Дудки!.. Не было у меня другого выхода!.. Когда тебя по-всамделешному душат, не до рассуждений о законе и справедливости!.. Ей-ей!.. Тут инстинкт в тебе срабатывает!.. Вот я и выстрелил… К слову, за все двадцать пять лет безупречной службы эта кровь – единственная на мне. Никого больше убивать мне, слава Богу, – не приходилось. И прежнее начальство спокойно отнеслось, а нынешние… Нынешние не такие!.. Нынешние добренькими хотят быть!.. Любой сявке угодить стараются!.. И кричат, довольные собой: "Общественное мнение!.. Общественное мнение!.." Да чихал я на это "мнение" с двадцать пятого этажа!.. Если бы я на мнение всяких шнурков оглядывался, ни за что бы стоящего чекиста из меня не получилось бы. Никогда!.. Лично для меня всегда только авторитет существовал, а не шалман быковатых чмурняков. И у каждого человека такой авторитет обязательно должен быть!.. Любого жучка спросите, и он скажет вам: паханов во множественном числе не бывает! И так – везде и повсюду! Что на зоне. Что на воле! Вот моя философия, а всё остальное – фенькин номер.

– А в Бога вы, Тимофей Васильевич, не верите? – осторожно спросил Алексей Иванович.

– Чего?!.. – сначала Семивёрстов остолбенел, но следом расхохотался. Весело и раскатисто. – В Бога?!.. Ну, ты даёшь!.. В какого Бога?.. Ты его хоть раз видел?.. Бога своего?.. Мне Он как-то на глаза не попадался!..

– Так Он потому и Бог, что Его ни потрогать, ни даже увидеть нам, простым смертным, никак невозможно, – осторожно попытался урезонить разошедшегося следователя Богомолов.

Отсмеявшись, Тимофей вдруг посерьёзнел, нахмурился.

– У каждого из нас свой Бог. И у меня Он тоже, конечно, есть… Но не такой, как у вас, – дяденька с картинки.

– А у тебя дяденька с фотографии? – поинтересовался Иван.

– Что вы пристали ко мне?! – взъярился Тимофей. – Какой ни есть – с фотографии или ещё откуда – он мой!.. И вообще, я к вам в душу не лезу, и вы меня в покое оставьте! – и съязвил, но уже без злобы. – Тоже мне, Божьи человечки!..

– Так ведь все мы под Богом ходим. И те, которые веруют, и те, которые смеются над Ним. Все, гражданин начальник. Но Он милосерд, потому и прощает нам наше непотребство. До поры, до времени, разумеется, – Иван ласково улыбнулся, глядя на взъерошенного Тимофея. – Просто мне показалось, что не мы с тобой, а ты с нами захотел поговорить. Для того и домой к себе привёл. Или я ошибаюсь?