В Москве принцесса известилась, что ей [и теперь] не позволят прибыть в Троицу, и была весьма недовольна, однако не соглашалась выдать Ф. Шакловитого. Посему стрельцы вечером явились в великом числе в замок или ко двору и, требуя аудиенции, получили оную. Они заявили, что пришли просить её о выдаче Федьки Шакловитого, дабы могли доставить его с остальными в Троицу, согласно указу младшего царя. Сперва она говорила весьма решительно, отказываясь его выдавать и убеждая их не вмешиваться в дело между нею и братом, но хранить спокойствие. Не довольствуясь этим, они заявили ей, что если не смогут заполучить его, то будут вынуждены ударить в набат, то есть большой колокол тревоги, причём принцесса выглядела взволнованной. Тогда её приближённые, опасаясь насилия и возмущения, сказали ей, что не стоит спорить в таком деле; если поднимется бунт, то многие лишатся жизни, так что лучше его выдать. Итак, она позволила себя убедить и велела выдать его.
И по многих противностях и спорах она, царевна София, понуждена была Щегловитого выдать, которого князь Прозоровской, приняв в ея каморе из рук ея, повёз с собою в Троицкой монастырь за караулом, с которым сидели два полковника по переменкам.
Царевна сначала противилась, но полковник настаивал и так твёрдо держался, что царевна, увидев себя покинутой и предвидя последствия своего отказа, выдала полковнику Федьку и его сообщников. Эти преступники, закованные в цепи, были отвезены в простой телеге в Троицу.
Гладкий и Стрижёв, вернейшие слуги Шакловитаго, проводили его – на пытки и казнь. Сохранилось письмо их к Сильвестру Медведеву, которое показывает, что самые ярые из стрельцев, преданных Царевне Софии, не были отчаянными злодеями, и, держа ея сторону, думали делать доброе дело, а забавная просьба их об обеде служит доказательством, что русский человек в самое тяжёлое для него время, способен ещё шутить в горе, как в радости: «Пречестный отче Сильвестре! Желая тебе спасения и здравия, Алёшка Стрижов, Никитка Гладков, премного челом бьют. Вчерашней нощи Фёдора Леонтьевича проводили часу в четвёртом, (чувствуется, как они вздохнули, пишучи эти слова), а от него пошли в пятом, да у Андрея сидели, (вероятно Кондратьева: понятно, об чём и в каком расположении они говорили между собой), а от Андрея пошли за два часа до света, и стояли утреню у Екатерины мученицы близь церкви. (Унынье партии изображается живо этими простыни чертами: в беде они идут к заутрене, – вот каковы бывали прежде наши заговорщики); и разошлись в домишки за полчаса до света, и в домишках своих мы спали долго и ели мало. Пожалуй, государь, накорми нас, чем Бог тебе по тому положит: меня Алёшку хоть крупенею, а желаю и от рыбки, а меня Никитку рыбкою ж, почему как, Христа ради, накорми, а не отказывай. Писал де Никитка Гладков челом бью. Желая против сего писанья Алешка Стрижов челом бьёт».
И привезши в Троицкой монастырь, князь Прозоровской вручил царю Петру Алексеевичу Щегловитова, а о царевне Софии объявил, что взяла резолюцию ретироваться в Девичей монастырь.
[1692] Октября 29-го, в-кие г-ри ц. и в. в. Иоанн Алексеевич, Пётр Алексеевич, в. в. и м. и б. р. с., пожаловали стольника и полковника Московских стрельцов Сергея Григорьева сына Сергеева за его службу, что он во 198-году, по их великих государей указу, по посылке из Троицкаго Сергиева монастыря, во время возмущения к бунту вора и изменника Федки Шакловитова, привёз его Федку с Москвы в тот монастырь, велели ему дать своего великих государей жалованья кубок серебряной вызолочен с кровлею, весом полтора фунта, да на кафтан денег 100 р., из Казённаго Приказу. (Ст. 201 г. № 70).