Пир Джона Сатурналла

Из книги Джона Сатурналла:

Пир по случаю годовщины вступления в должность нашего покойного лорд-протектора Оливера Кромвеля, джентльмена

Для большинства из тысяч солдат, вставших под знамена последней войны, решающим стало сражение при Нейзби. Ибо многие погибли там, разорванные на куски пушечными снарядами или разрубленные надвое саблями, чтобы никогда уже не восстать из мертвых, кроме как призраками, путеводствующими живых, или бестелесными душами после четвертой трубы Судного дня. Иных увезли с поля боя на тележках и повозках или унесли на руках товарищи. Кто-то уковылял сам, а кто-то спасся от окровавленной сабли на украденной лошади. Другие же шли маршем как победители.

Но один из них вознесся выше всех прочих, волею судьбы сделавшись нашим главным проповедником, и носил он простое имя — Оливер Кромвель.

Вооруженный кремневым пистолетом и Библией, он проповедовал народу новое учение. Что нет ни Рождества, ни Вальпургиевой ночи, ни Гоктейда, ни пиров, ни постов. Он чурался всяких излишеств и увеселений. Потом устрицы перемешались с хлебными крошками, и герцоги стали искать пропитание среди живых изгородей или бежали из страны, чтобы обрести пристанище в парижских мансардах.

Посему далее представляю вам пир для того, кто его решительно отвергал, называя изобретением папистов, и пускай эти блюда напомнят вам о временах, когда знатный лорд благодарил небо за соленую рыбу да миску овсянки, а самый жирный епископ довольствовался на ужин яблоком-паданцем…

* * *

Порыв ветра пронесся над склоном, прошелестев в темных кронах деревьев. Симеон Парфитт, несущий дозор на сторожевой башне, услышал, как скрипят на ветру обугленные створы ворот. Рыжеволосый паренек зевнул и бросил взгляд на противоположную башню — там на фоне предрассветного неба вырисовывалась тощая фигура Хески.

Еще два часа до завтрака, подумал Симеон, шаркая по доскам и зябко ежась от холода. Пустой желудок урчал в ожидании миски жидкой овсянки.

Леди Лукреция настояла, чтобы ворота по-прежнему охранялись. «Иначе наши враги примут усадьбу за одну из своих церквей и примутся распевать псалмы на лужайке», — заявила она. Но когда к воротам подошло войско народного ополчения, баклендские часовые оказали слабое сопротивление.

Симеон вспомнил, как головорезы в темных плащах бегали по коридорам, разбивая окна и малюя кресты на стенах, как выносили охапки бумаг из комнат мистера Паунси, а потом вытащили и самого стюарда. Портьеры и гобелены, спрятать которые не успели, полетели в огромный костер — черный шрам от него до сих пор оставался на лужайке. Потом их женщины скатили с телеги колоду, всю в бурых потеках, и полковник разбойничьего войска выволок Яппа из церкви.

Жуткая эта картина горела огнем в мозгу Симеона. Когда руку Яппа заковали в железный наручник, прибитый к испятнанной кровью плахе, бедняга обмочился — в паху у него расползлось темное пятно. Сверкая безумными голубыми глазами, полковник провозгласил обвинительный приговор. Топор уже был занесен, когда сквозь толпу пробилась леди Лукреция…

Резкий треск, донесшийся из-за деревьев внизу, вывел Симеона из задумчивости. В усадьбу Бакленд и днем-то мало кто наведывался, а уж перед рассветом и подавно. Лиса, решил Симеон. Или барсук. Он поплотнее закутался в тонкий плащ. Но потом из леса у подножья холма показалась неясная фигура.

На восточной башне Хески перегнулся через парапет, всматриваясь в темноту.

— Ты видишь? — прошипел он.

— Вижу. — Говорил Симеон более уверенно, чем себя чувствовал.