Пир во время чумы: повести

Гуров не ужаснулся — подобные лежбища он видел неоднократно, они походили друг на друга как две капли воды. Потеки на стенах, застывшая еда на полу, темные окна, неубранная кровать, на которой валялись тапочки. И везде: на столах, на полу — грязная посуда и пустые бутылки. Главное же — воздух. Таким воздухом нормальный человек дышать не может. Он был не только невообразимо вонюч, но и физически осязаем, казался какой-то субстанцией, имеющей высокую плотность.

Гуров распахнул окно и услышал за спиной женский надрывный голос:

— Взять тут уже нечего! Пошел отсюда, вурдалак! Добили мужика окончательно!

Гуров повернулся и увидел в дверях женщину лет тридцати, некрасивую и лохматую, но определенно трезвую. Она стояла, вооружившись половой щеткой, и воинственно наступала на незваного гостя. Разглядев его, соседка остановилась и несколько растерянно спросила:

— Вы кто будете? Квартиру хотите забрать? Давно не плачено?

— Я друг Алексея Ивановича, — ответил Гуров. — Из Москвы приехал, не был давно. А вы соседка?

Женщина отставила щетку, облизнула губы, провела ладонями по нечесаным волосам, попыталась одернуть мятое платье.

— Соседка. Машей зовут. Я с Лешкой всю ночь воевала, к утру он заснул, я к себе ушла. Нету его? Значит, в магазине побирается, денег у него давно нет, продал все. — Женщина заплакала. — Его в больницу бы срочно. Так кто за лечение заплатит? А если без денег, там еще хуже.

— Маша, квартиру в божеский вид бы привести… Не возьметесь? Я заплачу.

— Так сколько же можно? Я ее разов десять мыла. Его дружки, этот хромоногий и худющий, что из цирка, уж и платили мне, и жили тут, все без толку. — Маша снова заплакала.

— А мы в последний раз все заново сделаем, — уверенно произнес Гуров. — А магазин где? — Он протянул женщине двести рублей. — Хватит?

— Да бог с вами! — Маша хотела отпихнуть деньги, не удержалась, взяла. — А магазин направо, через дом.

— Маша, вы квартиру приберите и заприте. Алексей ночевать не будет, я его уведу.

— Да он уже почти не ходит…

— Значит, унесем. Я не прощаюсь, днями зайду. — Гуров кивнул и вышел.

И магазины такие Гуров видел, раньше их было в Москве предостаточно. И посетителей знал. Лица серые, зеленые, красные, ну и запах, конечно. Люди, не люди, словно из фильма ужасов. Он прошел сквозь «тройки» и «четверки», которые, дрожа, распивали красное вино. Сыщик двигался медленно, оглядываясь, на него налетел небритый детина, тяжело выдохнул:

— Дай червонец.

— Не дам. — Гуров отстранил пьяницу, но тот вцепился в руках.

— Жалко, да?

— Отстань, не жалко. — Гуров хотел идти дальше, думая враз и об Алексее, и обо всех этих людях, и о правителях.

— Коли не жалко, чего не даешь? — не отставал алкаш.

— Лешку Колесникова знаешь? — спросил Гуров.

— А то. Но у Лешки нету, он сам с похмелья загибается.

— Отведи к Лешке — получишь червонец, — отрезал Гуров.

— Обманешь, — гундел алкаш.

— Ты хочешь по харе или червонец? — Гуров железной рукой схватил алкаша за отвороты куртки. — Веди, сука! Иначе в этой жизни ты опохмелиться не успеешь.

Алексей Колесников, бывший директор цирка, грозный Капитан, сидел в подсобке и, обхватив стакан двумя руками, пытался отхлебнуть жидкий чай.

— Глотай, милок, полегчает, — говорила стоявшая рядом уборщица. — А на портвейн у меня нету. — Она перекрестилась. — Разве ж я бы отказала божьему человеку? Я щас тебе валерьяновку достану.

Гуров приятеля узнал, тряхнул за плечо.

— Здорово, Леша!

Глаза у Алексея заплыли, и, чтобы взглянуть на человека, ему приходилось запрокидывать голову. По бессмысленной мути в глазах Гуров понял, что Колесников его узнать не способен. Он оставил приятеля в покое, пошел в отдел, где торговали водкой и коньяком, здесь не было ни покупателей, ни продавца. Лишь один браток с литой шеей и бритым затылком грохотал кулаком по прилавку и выплевывал разные слова. Гуров молча встал рядом.

Неизвестно откуда выскочила дородная женщина в халате.

— Витун! Милок! Тута я! Ну отошла на чуток. Тебе чего?

— А ты не знаешь! Подшипники горят, а тебя, стерва, на месте нет! — Он шлепнул на прилавок сотню, прижал грязной ладонью. — Мою персональную! И откроешь, я глотну! И смотри, если самопал задвинуть захочешь, удавлю.

— Бог с тобой. — Продавщица нагнулась, вытащила из-за ящиков бутылку коньяка.

Мальчонка сорвал пробку золотыми зубами, глотнул, на секунду застыл, затем снял руку с сотенной купюры, довольно кивнул, глотнул еще. Гурову надоело ждать, но он стоял молча, зная: здесь могут порвать на куски, и никакая сила и ловкость тебе не помогут. Наконец Витун забрал сдачу, сунул бутылку в карман и отошел. Сыщик не умел разговаривать грубо, но знал, что иначе его не поймут и начнется базар.

Он так же прилепил ладонью сотню и, глядя мимо продавщицы, сказал:

— Коньяк из того же ящика, смотри не ошибись.

Продавщица быстро глянула на незнакомого мужика, на его застывшее лицо и недобрую улыбку, запричитала, но вновь нагнулась, подала бутылку, торопливо отсчитала сдачу.