Пирамида

«Здравствуйте, мои родные! Пишу вам письмо из Ашхабада. Начальник хороший человек, хоть мне нельзя писать письма, а он разрешил написать. Приговор отменили, дело будет снова пересмотрено, будет переследствие. Когда вы получите письмо, я буду уже в Мары. Все-таки есть, наверное, справедливость. Уже переследствие, а там, может быть, и оправдают. Будем надеяться на хорошее. Мама и папа, вы не расстраивайтесь, берегите свое здоровье, это самое главное. Сообщите Светлане, если она не дома, а в Мары, что я скоро буду там. Пусть она уезжает из Мары домой. Мама, вышлите в Мары тапочки, только кожаные или еще что-нибудь, а то сейчас холодно, а я в плетенках, туфли я выбросил, они порвались, и рубашку черную или серую, только простую. Ну вот и все, кажется. Не беспокойтесь, все должно быть хорошо, есть же на свете правда. До свидания. Крепко целую вас всех. Передавайте привет всем родным и знакомым. Главное — берегите здоровье. Ваш Виктор. Поздравляю вас всех с Новым годом!»

Второе письмо от 8/XII-1971 года, после третьего приговора — 15 лет… Оно похоже на первое — Виктор передает всем приветы, настойчиво желает здоровья, и чувствуется, что он смирился. Хотя в нем нет нытья, отчаяния, он бережет нервы родных.

Еще в конверте был маленький листок бумаги с припиской матери:

«Семенов Анатолий жил в другом городе, Барабинске, я ездила к ним два раза, никого дома не было — хотела поговорить с матерью или братом. Попытаюсь еще раз съездить. Перед тем, как ехать на суд четвертый, я говорила с ним, он так не хотел ехать, потом я его уговорила, он согласился, но не приехал, а вот что сделал, он боялся, что его увезут силой, как тот раз, связали руки, втолкнули в вагон и повезли «свидетеля»! Вообще я не представляла, что есть на свете такие ужасы».

Другое письмо было от Светланы Гриценко.

«Здравствуйте, Юрий Сергеевич! Я приношу вам свои извинения за долгое молчание, причиной является то, что не хочется ворошить прошлого. И в мои 20 лет довелось столкнуться с такой несправедливостью, потерявшая я всю надежду найти и добиться правды. Я даже не поехала на последний суд, так как мне уже было страшно снова все слышать и видеть Виктора на скамье подсудимых, ждавшего все это время оправдательного приговора… Я родилась в послевоенные годы, не видела войны и фашистов, но, читая книги, просматривая фильмы, имею кое-какое представление об этих людях, может быть, я очень грубо сравниваю судей, прокуроров, надзирателей, конвой с фашистами, но, видя такую картину, иного сравнения не найдешь. После вынесения приговора о высшей мере наказания Виктора взяли под конвой восемь солдат с автоматами наизготове и стали выводить из здания общежития (суд был показательным) с наручниками на руках, как будто какого опасного рецидивиста. Но мать есть мать, не успела я оглянуться, как мать оказалась на шее Виктора. Но тут ее начальник конвоя схватил, как нашкодившего котенка, и швырнул на тротуар, она ударилась головой об асфальт, потеряла сознание. Люди совсем чужие, не знавшие нас, плакали и не подпускали конвой к машине, ведь даже на первом суде было видно, что Виктор не виноват. Они нам говорили, пишите в Москву, мы подпишемся, насколько был справедливым суд. И мы, конечно, писали и не один год. И у меня до сих пор стоит эта ужасная картина в глазах, и мнение об этих людях не изменилось. Конечно, самую большую роль сыграли Виктор Каспаров и мать. Если бы все люди были, как Каспаров, не было такой несправедливости. А самую отрицательную — врач Атаев, милиционеры Бердыев и Гельдыев и, конечно же, судья, имевшие цель не разобраться, а только лишь защитить честь своего мундира. До свидания. Светлана».

Вот такой был первый «показательный» суд… Забегая вперед, скажу, что судья Джапаров и до сих пор — пятнадцать лет спустя, спокойно работает судьей (последнее время, кажется, в городе Ташаузе).

И наконец последнее письмо — от самого Виктора Клименкина.