Пирамида

Думаю, что это все-таки результат действия Санина, хотя точно установить трудно. Насколько мне известно, ни главным редактором газеты, ни Чары Аллаковым не было предпринято никаких шагов. Санин же, по его словам, звонил туда и ссылался на то, что написана уже повесть и что действия туркменского «правосудия» в отношении Каспарова могут вызвать – и вызывают! – нежелательный резонанс «в определенных кругах московской интеллигенции»…

Да, воистину неисповедимы пути. Срок дали не по закону, выпустили не по закону.

И все-таки «Высшая мера», оставаясь ненапечатанной, сыграла хоть какую-то положительную роль, думал я. И утешал себя этим отчасти.

О хлебе и песне

Когда кончается какой-то очередной мрачный период истории и начинается его осмысление, то первая мысль, которая обычно приходит в голову: вы, то есть мы, виноваты сами. Мы не боролись.

Боролись! Всегда, во все времена и в любых условиях были Каспаровы, Касиевы, Беднорцы, Румеры – люди, которые оставались верны себе и даже действовали в меру своих сил. Да вот беда: то самое «молчаливое большинство», которое подчас так любит поговорить о нравственных идеалах друг с другом, тет‑а‑тет, когда их никто больше не слышит, те самые «сослуживцы», «приятели» – либо трусливо отмалчивались на собраниях и в кабинетах, либо, имея свое мнение, были «решительно с ним несогласны». Не потому ли и гибнут борцы в первую очередь, что пытаются помочь трусливому большинству, а потом бывают преданы им же? Не потому ли и борцов стойких гораздо меньше, чем хотелось бы: раз-другой обожжешься, в третий-то подумаешь, лезть ли?

Сейчас появляются уже и не только публицистические, газетные статьи, но и повести, и романы о падении нравов, о том, что «спящий разум рождает чудовищ», об инфляции человеческих ценностей. И при всем уважении к этой «обличительной литературе», к полному согласию с тем, что она необходима, хочется сказать: обличения не выход! Обличения, наказания, воздевание рук – эти весьма привычные, весьма принятые в обиходе человеческие действия хотя и дают некоторую разрядку, некий даже катарсис гражданскому чувству, однако же они весьма поверхностны. Они, в общем-то, даже опасны. Опасны потому, что как бы выводят из-под очистительного огня критики и обличения и самих обличающих, и тех, кто, соглашаясь с ними, точно так же воздевает в отчаянии и проклятии руки.

В общественном зле всегда виноваты все. Одни действуют, другие позволяют.

Разная, конечно, доля вины у разных людей. Психологам и криминалистам известно: жертва преступления несет свою долю вины за то, что преступление совершилось. Не говоря уже о свидетелях. И об атмосфере, которая – это уже определенно – создается всеми. Очень часто вина жертвы состоит в том, что ей не хватает достоинства. Множество случаев известно, когда именно недостаток достоинства, именно патологический, далеко не всегда соизмеримый с опасностью страх провоцировал на преступление… Ни в коем случае не оправдываю преступников – с ними вопрос ясен и так. Не говорю и о тех, кто бороться просто не в состоянии.

Чем руководствовались «положительные» герои дела Клименкина, какое качество обусловливало меру их «положительности» в деле восстановления справедливости? Только достоинство. Потому Каспаров поехал сначала в Ашхабад, а потом в Москву искать правды, что его естественное чувство человеческого достоинства не могло мириться с тем, чему невольным свидетелем он стал. Потому Румер трижды посылал корреспондентов в Мары, а потом звонил Баринову, да и после, когда Клименкина уже освободили, посчитал необходимым, чтобы кто-то написал об этой истории и чтобы газета опубликовала. Потому Касиев не мог не написать своего особого мнения. Потому и Сорокин составлял «простыню», ибо его достоинство мастера своего дела, квалифицированного юриста, не могло мириться с неясностью, с неопределенностью его позиции по отношению к туркменским событиям. Потому и Светлана Гриценко не в состоянии была отвернуться от человека, который попал в беду, хотя ей – как и всем перечисленным – было невыгодно поступать именно так. Невыгодно из корыстных, материальных соображений. Но абсолютно необходимо с точки зрения других соображений, нематериальных. С точки зрения человеческого достоинства. С точки зрения не «хлеба», а «песни».