Пирамида

В перерыве я говорю Каспарову: слушай, Виктор, выкинь из головы все тяжелые мысли, надо бороться! Я не смогу здесь сидеть все время, у меня процесс 26‑го (у меня действительно был процесс, по другому делу, я ведь считал, что все закончится еще 21‑го). Ты грамотный, говорю я ему, следи за тем, чтобы протокол был четко исполнен, придется ведь и дальше бороться. Замечания на протокол обязательно пиши – это право твое. Имей бумагу. Записывай в точности показания Гельдыева и Кирюшина, и если в протоколе будет не так – внесешь замечания. Бороться надо, ты должен сам себя защищать! Договорились вроде бы, он сказал «хорошо», я попросил, чтобы дали ему бумагу. И ни одной буквы не записал! Сидел сложа руки. Я его потом спрашиваю: «Ты почему не записывал?» Он мнется. Совсем сник, просто не узнать человека. Запугали наглухо.

Экспертиза определила: у Кирюшина легкая степень опьянения. На этом второй день и закончился. Стали следить за Кирюшиным, чтобы не пил хоть до завтрашнего заседания.

А 25‑го утром Алла, жена Виктора, в панике: Кирюшин трезвый сбежал! Юрий Тихонов приехал за ним на мотоцикле, а тот выскочил из коляски… В суд пришел опять слегка «поддавши»… Допросили. Он опять говорит, что денег Каспарову не давал. Понимаете, он только в пьяном виде и мог правдивые показания давать. В трезвом – боялся.

Быстро допросили остальных. Что касается показаний Кирюшина, то в случае изменения показаний свидетеля суд вправе повернуть и так, и так. А показания его на суде давались к тому же в нетрезвом состоянии.

Прокурор в своей речи попросил для Каспарова восемь лет.

Я же в своем выступлении говорил о Кирюшине, о том, что он алкоголик, что в прошлом судим, почему же суд верит его показаниям, а не показаниям Каспарова, который ведь и несудим в прошлом и никакой не алкоголик? Какие есть основания верить Кирюшину в том, что он не имел корыстной заинтересованности? Мера наказания, которую просит прокурор, как раз и свидетельствует о предвзятости прокуратуры в отношении Каспарова, это явно связано с тем, какую роль играл Каспаров в печально известном деле Клименкина.

Тут прокурор в реплике: «Никто о деле Клименко в Мары не слышал, все адвокатом придумано. Защита придумала это, чтобы объяснить свою оправдательскую позицию». Вот так.

Тогда я ему отвечаю: «Товарищ прокурор говорит, что о деле Клименкина никто здесь не слышал. Хорошо. Но чем объяснить, что вы требуете восемь лет? Мне неизвестны случаи, когда за взятку в двести рублей кто-то был осужден на восемь лет. Именно мера наказания, которую вы требуете, говорит о том, что с этим человеком сводятся счеты».

На этом день был закончен.

Интересно, что незадолго до этого процесса я участвовал в деле, где судили ревизора за взятку тоже в 200 рублей. Взятка там была доказана, и обвиняемый ее признал. Причем там было прямое сокрытие должностного преступления за эту взятку – растрата многих тысяч рублей. Деяние общественно опасное, безусловно. И что же? Приговор – два года исправительно-трудовых работ по месту работы, то есть просто вычитали проценты из зарплаты. Но это было в Белоруссии, и там не нашлось никаких подспудных мотивов…

Процесс, на котором я должен был выступать 26‑го в Ашхабаде, перенесли, и я смог быть у Каспарова, хотя сделать уже ничего не мог. Единственное, что я ему еще посоветовал: в «последнем слове» скажи коротко, что невиновен, что денег не брал, что признаешь себя виновным в подлоге, потому что незаконно приписал в ведомость фамилию Ахмедова из товарищеских побуждений, вот и все. Он же опять вел себя как ненормальный, ей-богу. Хотел кричать о «презумпции», о Сакко и Ванцетти вспоминал. Как на международном процессе. Я видел, что с ним происходит – ну просто окончательно вырубился, – и буквально внушал ему: успокойся и скажи три фразы, только три фразы: «Денег не брал никаких и не требовал. Во взятке невиновен. Прошу судить меня за подлог». Ей-богу, боялся, что он речугу на три часа закатит, еще и о военных преступниках вспомнит – к тому шло. Ведь ясно же, что все у них давно решено, резкими словами можно только их разозлить. А если есть надежда, то лишь на будущее, на нас с вами.

Слава богу, говорил он не так уж и долго – минут десять, – о Сакко и Ванцетти ни слова, хотя «презумпцию», конечно, упомянул.

Один из заседателей в перерыве подошел ко мне и сказал: «Я не считаю, что Каспаров брал взятку, и приговор не подпишу».

Суд удалился на совещание. В совещательной комнате сидели целый день, вероятно, возникла склока… Приговор вы знаете. Заседатель его все-таки подписал. Уговорили.