Пират

Другой персоной был старший лейтенант, которого природе угодно было создать по совершенно иному образцу. Он был настолько же долговяз, на сколько капитан был короток, и настолько же худ, на сколько его начальник дороден. Его длинные, тонкие ноги доходили почти до плеч капитана, и он наклонялся над головой начальника, как будто он был подъемный кран, а капитан – тюк товаров, который сейчас будет подхвачен крючками и поднят в воздух. Лейтенант держал руки за спиной, зацепив палец за палец, и его, видимо, больше всего затрудняла необходимость соразмерять свою разгонистую поступь с птичьей походкой капитана. Черты его лица, как и весь он с головы до ног, были заострены и худощавы и являли все признаки сварливого нрава.

Лейтенант перечислял свои жалобы на разных лиц, но до сих пор капитан, по-видимому, остался невозмутимым. Капитан Племтон был человек ровного характера, всегда довольный хорошим обедом. Лейтенант Маркитоль был человек неровного характера, всегда готовый поссориться даже с бутербродом.

– Совершенно немыслимо, сэр, – продолжал первый лейтенант, – нести службу, когда не встречаешь поддержки.

Это двусмысленное замечание, донесшееся, благодаря относительным размерам собеседников, сверху, как бы из уст оракула, вызвало со стороны капитана краткий ответ:

– Вполне верно.

– В таком случае, сэр, я, значит, могу в рапорте объявить ему выговор?

– Я еще подумаю об этом, мистер Маркитол.

А такой ответ в устах капитана Племтона всегда обозначал «нет».

– К сожалению, я должен сказать, сэр, что молодые люди причиняют много беспокойств.

– Все мальчики таковы, – ответил капитан.

– Так точно, сэр, но надо нести службу, и я не могу без них обойтись.

– Вполне верно – мичманы очень полезны.

– Но я должен, к сожалению, сказать, сэр, что они вовсе не полезны. Вот, сэр, возьмем хоть мистера Темпльмора, я ничего с ним не могу поделать – он все время смеется.

– Смеется?.. Мистер Маркитол, неужели он смеется над вами?

– Не вполне, сэр, но он смеется надо всем решительно. Если я посылаю его на марс, он карабкается наверх и смеется; если я зову его вниз, он лезет вниз и смеется; если я сделаю ему выговор за какую-либо оплошность, он через минуту уже смеется. Поистине, сэр, он только и занят тем, что смеется. Я убедительно просил бы вас, сэр, поговорить с ним и посмотреть, не окажется ли ваше вмешательство достаточным, чтобы…

– Заставить его плакать, что ли? В этом мире смеяться лучше, чем плакать! А что, плачет ли он когда-нибудь, мистер Маркитол?

– Так точно, сэр, – и очень некстати. Быть может, вы помните, как вы велели наказать Вильсона, вестового, которому я поручил заботиться о его сундуке и койке, – так он тогда все время плакал, а ведь это почти равносильно… Во всяком случае, это было с его стороны косвенное неповиновение начальству, ибо из этого явствовало…

– Что мальчик был огорчен, зачем наказывают его слугу; я сам всегда огорчаюсь, мистер Маркитол, если мне приходится назначить человеку розги.

– Хорошо, я не буду настаивать на вопросе о его слезах – я готов взглянуть на это сквозь пальцы. Но его смех, сэр, я должен просить вас, чтобы вы обратили внимание на его смех. Вот он как раз выходит из люка. Мистер Темпльмор, капитан хочет с вами поговорить.

Капитан вовсе не хотел с ним говорить, но старший лейтенант навязал ему это, и волей-неволей надо было сказать несколько слов. И вот мистер Темпльмор, отдав честь, остановился перед капитаном, и мы должны сознаться, что на его лице была такая добродушная, хитрая и доверчивая усмешка, что она сразу послужила доказательством справедливости обвинения и важности самого проступка.

– Итак, сэр, – сказал капитан Племтон, прекращая свое шествие и еще более расправляя плечи, – до моего сведения дошло, что вы смеетесь над старшим лейтенантом.

– Я, сэр? – ответил мальчик, и усмешка его расплылась в широкую улыбку.

– Да, вы, сэр, – сказал старший лейтенант, выпрямившись во весь свой рост, – вы вон и сейчас смеетесь, сэр.

– Не могу сдержаться, сэр, – не моя вина, но уверяю вас также, что не вы тому причиной, сэр, – добавил юноша, стараясь быть серьезным.

– Сознаетесь ли вы, Эдуард… то есть мистер Темпльмор, – сознаете ли вы неуместность подобного неуважения к вашему начальствующему офицеру?

– Я могу припомнить только один случай, сэр, когда я смеялся над мистером Маркитолом; это было, когда он споткнулся.

– А почему же вы тогда смеялись над ним, сэр?

– Я всегда смеюсь, если кто-нибудь спотыкается и падает, – ответил юнец. – Я не могу удержаться, сэр.

– Так вы, сэр, вероятно, засмеялись бы, если б я покатился в шпигаты на подветренной стороне? – спросил капитан.

– О, – ответил мальчик, не имея больше сил сдерживать себя, – еще бы! Я расхохотался бы до слез!.. Мне кажется, я уже сейчас вижу, как вы катитесь, сэр!

– Неужели видите? Я очень рад, что это вам только показалось, но я боюсь, молодой человек, что ваше собственное признание уличает вас.

– Да, сэр, – в том, что я смеюсь, если это – преступление. Однако смех не упоминается в своде морских законов.