Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия

Мейёр предполагал, что Рацимилаху внимательно следил за тем, чтобы как можно больше пленных вернулось в свои семьи, он исходил из скрытой – а на самом деле даже не столь уж скрытой – предпосылки, что любой, кто имел возможность отправлять людей за океан, обрекая их тем самым на рабство, нищету и смерть, непременно делал это: по крайней мере, если был вполне уверен, что это позволит ему приобрести глиняную посуду лучшего качества. Можно предположить, что сам автор, давая такое описание, предпочитал, как и многие другие, жить в обществе, членов которого не продавали в рабство, а отдельными группами не управлял единолично некий обладающий абсолютной властью индивид. Подобная формулировка, на первый взгляд нейтральная, в действительности служит по сути единственным возможным способом рассматривать ситуацию, когда группа людей на общем собрании придумывает, как отбиться от работорговцев, сохранив при том децентрализованную и основанную на широком участии членов систему самоуправления, и не видеть в этом великое историческое достижение.

Я склонен исходить из того, что это в самом деле великое историческое достижение, и что те, кто объединил бецимисарака в Конфедерацию (которая, конечно, не была порождением одной личности) были зрелыми, мыслящими взрослыми людьми, располагающими познаниями о широком разнообразии политических возможностей не только в Мадагаскаре, но также в Европе и в странах, расположенных за Индийским океаном. Представляется также возможным допустить, что в особенности хорошо они понимали организацию на пиратских судах и в пиратских сообществах, поскольку регулярно имели с ними дело. Итак, в остальной части этого раздела я предполагаю (пере)читать существующие свидетельства в свете этого предположения.

Это не так просто, потому что в рассказе Мейёра высказывается именно то предположение, что Конфедерация была порождением одной-единственной личности. По существу, это агиография. Едва ли не в каждой главе несколько абзацев посвящены рассуждениям об образцовых моральных и личных качествах главного героя; иногда они противопоставляются соответствующим качествам его антагониста, Рамананау, короля цикоа, иногда просто продолжают прославление его самого. Большинство прочих героев существуют лишь для продвижения сюжета или потому, что они погибли каким-то необычным образом. Всю эту историю, таким образом, приходится изучать по большей части с учетом этих отступлений и подтекстов. Но я думаю, что это возможно. Мейёр основывался на воспоминаниях товарищей по оружию Рацимилаху, произнесенных, когда тем было под шестьдесят или под семьдесят. Некоторые детали повествования (сражения, маневры, речи, ритуалы союза) изложены с яркими деталями; другие же очевидно истерлись в памяти или были намеренно опущены. В итоге мы имеем типичный героический нарратив; и между тем, хотя само существование на восточном побережье этого жанра в восемнадцатом веке уже исключительно знаменательно, чтобы уразуметь весь подтекст описанных событий, следует выйти за рамки того, что считалось достойным рассказа одним-двумя поколениями позже, и повернуть каждый эпизод, так сказать, боком, и разглядеть контекст того, о чем не говорится.

Исходная ситуация

К 1712 году пираты в основном покинули остров Сент-Мари и расселились вдоль побережья: некоторые, по-видимому, на берегах большой бухты Антунгилы, другие в Тинтинге прямо напротив Сент-Мари, однако самое большое их скопление, должно быть, наблюдалось в городках, известных позже как Фенериве (Фенуариву) и Фульпуэнт [136]. Последний, следует напомнить, в то время называли Амбонавулой; он служил перевалочным пунктом в снабжении иноземных судов рисом и скотом еще до появления пиратов, а теперь приютил экспериментальную коммуну Натаниеля Норта, которая пыталась соблюдать принципы пиратского самоуправления на суше.

Согласно Мейёру, все порты северо-востока – Фенериве, Фульпуэнт, Таматаве – находились под контролем военной коалиции юга, известной как цикоа; ее составляли пять кланов, родовые земли которых располагались в центральной трети того, что впоследствии должно было стать территорией бецимисарака. В отличие от «народа Севера» (антаваратра) и «народа Юга» (анатациму), цикоа жили под властью «короля, верховного вождя, старшего над всеми рядовыми вождями племен, деспота, абсолютного хозяина имущества и жизней своих подданных» [137]. Король носил соответствующее имя Рамананау («Тот, кто делает то, что желает»). Родовые земли цикоа не имели выхода к морю, поясняет Мейёр, отчего те в конце концов напали на своих соседей и установили контроль над всем северо-востоком. Для северян, по словам Мейёра, это обернулось настоящей тиранией.