Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия

Было ли в действительности что-то подобное или нет, 1697 год очевидно стал переломным моментом. С того времени осторожные поселенцы из числа пиратов вроде Натаниеля Норта вместе с массой малагасийских женщин, стремящихся к известной автономии, начинают создавать нечто отличное от старой героической сферы сражений и поединков, в которую они позволили себя втянуть по первости. Обозначить это «эмерджентной сферой» действия и ценностей может показаться преувеличением: кто-то непременно станет доказывать, что пиратов просто переориентировали из политической сферы в семейную, в сферу семейной жизни на Мадагаскаре, где жизнь сама по себе часто бывает яркой и исполненной приключений. Как я считаю, есть доказательства, пусть и косвенные, того, что именно так это многие в то время и воспринимали.

Те доказательства, которые у нас имеются, указывают на то, что магия – сфера фанафуди, или «снадобья», – была в особенности спорной территорией. Поражает, к примеру, то, что в рукописи о Рацимилаху Мейёра и в записках о событиях военного времени вообще никогда не упоминаются чары или заклинания, хотя упоминаются ритуалы другого рода, несмотря на то, что на Мадагаскаре фанафуди в практике ведения войны обычно отводится центральное место.

Вернемся на время к нашему французскому путешественнику, Легевелю де Лакомбу, которого на наших глазах с таким энтузиазмом приветствовала шестнадцатилетняя дочь туземного вождя в приморском городке Андевуранту. Во время своего путешествия Лакомб нанимал знаменитого омбиази, или знахаря-астролога, обучить его основам астрологии, прорицательства и совершения заклинаний [124].

Астрология малагасийцев основана на арабском лунном календаре и в то время всё еще обычно отождествлялась с тайным знанием из далеких краев; лучшими специалистами в этой области считались племена антемуру и зафираминиа с территорий близ Форт-Дофина (в основном ассимилированные мистики из суннитов Восточной Африки и шиитов с острова Суматра, в равной мере претендовавшие на арабское происхождение). Последние в особенности широко распространились по всему острову, используя свои профессиональные навыки, чтобы стать при королевских дворах визирями. Считается, что на территории племени бецимисарака было какое-то предприятие антемуру, на котором производилась бумага из коры шелковицы, главным образом для записи заклинаний, а неподалеку от городка Ивундру – поселение племени зафираминиа [125]. Но у бецимисарака также были прорицатели и знахари – и мужчины, и женщины.

Лакомб не сообщает ничего о происхождении своего наставника, но особо подчеркивает, что у местных магические знания, видимо, связаны с двумя мифологическими фигурами: великаном Дарафифи и ведьмой Махао. Дарафифи – популярный герой малагасийского фольклора [126], пример доброго воителя, властителя и путешественника, который бродил взад и вперед по острову в поисках чего-то достойного его участия, созидая различные пейзажи и по случаю вступая в поединки с великанами-соперниками. Махао, напротив – героиня исключительно местного значения; о ней мы знаем лишь от Лакомба. Эти двое находились в явном противостоянии: один был покровителем белой магии, другая, по всей видимости, любовной магии и ведьмовства. Представление об условиях их противостояния можно получить из сказки о трех озерах, расположенных в лесах вокруг городка Таматаве – Разуабе, Разуамасаи и Нуси-бе.

Два первых были одним двойным озером; как говорят, названия свои они получили по именам двух жен Дарафифи, который прежде устроил здесь их рисовые поля (себе великан оставил полоску земли между загонами для скота). Ферран записал эту сказку, когда услышал ее от одной женщины бецимисарака из Таматаве.

Разуабе и Разуамасаи были женами великана Дарафифи. Они жили рядом с этими озерами, которые великан подарил им, чтобы те могли сажать рис. Однажды, когда мужа не было дома, женщины изменили ему. Дарафифи узнал об этом и бросил одну жену в одно озеро, а другую – в другое; эти озера носят теперь их имена. Разуабе и Разуамасаи построили под водой новые деревни и живут там со своими быками и рабами. Говорят, когда вода спокойна, в глубине озера видны хижины [127].

Перед нами неоправданно жестокая реакция на супружескую неверность – при том, что миф этот является единственным известным мне случаем, когда Дафифи поступает дурно – отправляет женщин в особое подводное инобытие. Схожая, хотя гораздо более замысловатая история об измене и неадекватной на нее реакции предоставляет Махао продолжать свое существование в том же зазеркалье на дне третьего озера. Очевидно, что эти две истории – инверсии, они дополняют друг друга. Однако во второй подтекст более ясен.

Лакомб сообщал, будто несколько раз уже пересекал это озеро прежде, и припомнил, что проводник предупреждал: мол, переплывающим озеро мужчинам следует хранить молчание, иначе их ждет ужасная судьба [128]. Пассаж стоит того, чтобы привести его полностью.