Пираты XXX века

— В любом случае хорошо. Даже если ты вообще не из наших и ни черта не поддерживаешь. Всякому черному брату душа ликует…

Тогда Боб аккуратно задал вопрос, который, во-первых, должен немедленно задать всякий уважающий себя чернокожий, встретив растафарианца, и во-вторых, сразу сердечно располагает всякого растафарианца к тому, кто задает такой вопрос:

— Эй, нигга! Курнуть-то есть, что ли?

— Ха! Спрашиваешь! — снова обрадовался растафарианец. — У настоящего расты всегда есть курнуть. Сенсимилью будешь?

— Спрашиваешь! — в свою очередь воодушевился Боб.

— Я не спрашиваю. Я тебя дразню… — Раста горько вздохнул. — Где же в этой дыре взять сенсимильи?.. Увы, только банальная мэри-джейн.

— Тоже неплохо в общем-то… — осторожно заценил Цимбо, пытаясь сообразить, нет ли и тут какого подвоха.

— Ну, кто бы спорил. Я не стану, — развеял его сомнения растаман, щедро отсыпая в ладонь новому приятелю означенной «мэри-джейн», в испаноязычной транскрипции широко известной как «мари-хуана». — Одна любовь вокруг, только Джа над нами!

— Джа даст нам всё, — благоговейно подтвердил Боб, — у нас больше нет проблем.

— Меня Дензел зовут, — совсем разомлевший от счастья растафарианец протянул лапу для рукопожатия, но все же дождался, пока щедро одаренный скрутит себе папироску. — Дензел Шоладеми.

— Боб Цимбо, — представился одаренный, сунув самокрутку в рот, прикурив и отчаянно запыхав ароматным дымом.

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Ну, че у вас тут почем? — бодро поинтересовался Боб. — Как, мягко говоря, поживаете?

— Да че…

Почувствовав, что пауза немилосердно затягивается, Цимбо с удивлением посмотрел на собеседника. Глаза у того были пусты, как два пересохших колодца, он глубоко погрузился в себя, как это постоянно бывает с регулярными травокурами. Боб скромно подождал ответа, потом помахал ладонью перед лицом Шоладеми. Тот медленно поднял на него безразличные глаза — словно с трудом всплыл с огромной глубины.

Многие иностранцы, которых встречал Казимир, бахвалились тем, что их любимый каннабис якобы гораздо полезнее табака и алкоголя. Много встречал он таких восторженных идиотов-пыхарей во время операций в демократических мирах и насмотрелся на их специфическую заторможенность и неадекватность в абсолютно трезвом состоянии. Витковский со своей стороны полагал, что любой яд вреден, особенно если не придерживаться тезиса одного древнего мудреца: «Ничего не слишком!» Но если современная медицина легко восстанавливала клетки печени и сердечной мышцы, поврежденные алкоголем, то высушенный каннабисом мозг восстановлению до сих пор не подлежал.

— Нормально тут у нас, че, — отозвался раста Дензел, еще раз внимательно выслушав вопрос. — Не жалуемся. Жаловаться — смертный грех, вот че. Ты лучше вот чего расскажи… Ты правда у русских рос?

— Ну.

— Вот и расскажи, ман, че у них там почем. Интересно же. Правда, что они водку глушат, как мы колу?

— Всякое бывает, — пожал плечами Боб. — И такое тоже.

— Неудивительно для расистов, — констатировал Шоладеми. — Крепкий алкоголь — изобретение расистов. Говорят, русские — лютые расисты. У них черных всего около полпроцента населения, слыхал? Это же какой-то… позор! Как ты там выжил вообще, черная обезьяна?!

— Полпроцента — это только потому, что русские не запятнали себя веками колониализма, — авторитетно пояснил Цимбо. — В отличие от наших белых друзей из демократических миров, у которых теперь живет огромное количество потомков черных рабов.

— Точно, русские тебя воспитали! — засмеялся раста. — Раз ты за них так впрягаешься…

— Зачем — впрягаюсь? — удивился Боб. — Говорю как есть. Меня там никто ни разу черномазым не назвал, а на Буше Младшем я только и слышал шипение в спину… Бытовой расизм, ёпта!

— Как ты вообще попал-то к ним, макака бешеная? Цыгане украли в детстве?

— Елки, ман! Я эту историю вчера целый вечер рассказывал в кают-компании — то одному, то другому, то всем сразу. Ты где был-то?

— Валялся в укурке, — признал Дензел. — Ну, чего тебе, лишний раз языком шевельнуть в падло для черного брата?!

— Да в общем-то нет, — согласился Цимбо. — Короче, такие дела. Папу моего, доблестного майора американского космического флота, русские сбили в очередном пограничном инциденте. Он еще был жив в спасательной капсуле своей рубки, в обломках истребителя. Но наши его бросили, даже не попытались уточнить, нет ли выживших. А русские — уточнили. Спасли и выходили. А потом хотели отдать Соединенным Мирам, как бы в знак доброй воли, когда началась очередная разрядка. Но папа уперся рогом и уезжать из Империи отказался категорически. Случилась у него такая, знаешь, переоценка ценностей. Угрожал покончить с собой, если отдадут. Да и матушку мою уже встретил к тому времени… Тоже черную, между прочим, только русскую. Из той самой половины процента. В общем, император в итоге заявил, что подданными своими не разбрасывается. Там я и родился…

— Бывает же! — восхитился Шоладеми. — И что, вот прямо у них там ужас-ужас, как наши пишут? Демократии нет ни фига и жрать нечего? И все маршируют под барабан в серой одежде?..