Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

В день, когда в наш класс пришел полицейский, он опросил каждого, кто и где был ночью с девятнадцатого на двадцатое число. Я просто сказала, что была дома, и меня отпустили, только дали записку для родителей, напечатанную, а не написанную от руки на казенной серой бумаге, чтобы те явились в участок, подтвердили мои слова и поставили подписи в протоколе.

Я уже слышала все эти слова: показания, следствие, протокол. Не в городе, а там, в пансионе. Моим одноклассникам этого даже не понять. Девчонки рыдают о Павелеке, своем герое. Даже кто‑то из мальчишек пустил по лицу сопли. А его лучший друг попытался задать стрекача, проскользнув под ногами у полицейских, что стояли у входа в класс. Но полиция – это тебе даже не учитель географии, а уж он‑то Марека скручивал очень легко.

В тот день я покинула класс первой. Не знаю, как так вышло. Может, потому, что я была одета, как обычно, в вещи из дорогого магазина, с блестящими часиками на руке, с волосами, прикрывающими ссадины и синяки. Я «производила впечатление», как любит говорить моя мама. Она вообще считает, что это – одно из самых важных умений в обществе.

«Никому нет дела до того, что у тебя внутри, Пушистик».

«Кроме семьи?» – всегда уточняла я.

«Конечно», – всегда отзывалась она, но иногда после этого устало отводила взгляд.

В день, когда мы узнали о смерти Павелека, мне не было ни грустно, ни страшно. В конце концов, Павелек встретил свой конец как ему и положено – как бешеная собака. До того как отправиться домой и попросить родителей поставить подпись в моих показаниях, я завернула на задний двор школы. Без труда нашла там самый высокий клен и ощупала свои зарубки. Убедилась, что никто не следит за мной из окон нашего класса, достала из портфеля ножик и сделала еще несколько изогнутых надрезов на коре. Выходило даже красиво, почти похоже.

Маму и папу новость о Павелеке встревожила куда сильнее меня. Мама вскрикнула и ударилась в слезы, папа прижал руку к глазам и выдохнул через сжатые зубы: «Вот черт!» Потом ударил по косяку и вышел вон. Я не поняла, почему они так переживают об этом… хулигане, о чем я им и сообщила:

– Как ты так можешь, Сара! Он ведь живая душа! – Мама всхлипнула, отняв блестящий порозовевший нос от кружевного платочка. – Маленький мальчик, твой ровесник! И такое горе в его семье, упаси Господи…

– Он негодяй и бандит! – не выдержав, завопила я. – Жестокий и подлый гад! Без него будет лучше!

Выпалив это, я бросилась вверх по лестнице на второй этаж, в свою комнату. Там я запрыгнула на кровать прямо в пальто и ботинках и, подмяв под себя пышную подушку, завизжала в нее, закусив накрахмаленный угол наволочки. Не знаю, что на меня нашло. Вот было бы у меня сил хоть немного, я бы не подушку кусала, не ее колотила беспомощно, а не дала бы себя в обиду там, в переулке. Так тебе, так!

– Доченька!

Я и не слышала, как она подошла. Только когда уже зарыдала, почувствовала, как по спине порхают мамины руки.

– Доченька, Пушистик мой… Ну взгляни, взгляни на меня!

Я оторвалась от повлажневшей подушки и обернулась. Глаза у мамы высохли, но губы в смазанной розовой помаде некрасиво прыгали.

Она протянула руку и кончиками пальцев отвела прилипшие волосы с моей щеки. Обнажила корочки ссадин и медленно зеленеющий синяк.

– Ты не с лестницы упала, – дрогнувшим голосом не спросила, а сказала она.

Я не ответила. Просто прижала ее ладонь к своему лицу и замерла, остывая.

– Матерь Господня, пресвятая Богородица, – пробормотала она по-русски и скорчилась, как побитая, но руки не отняла.

Так мы и сидели, пока у меня не занемели подогнутые ноги. Меня даже не ругали и больше ни о чем не спрашивали.

Ночью я вошла в ледяную пещеру в замерзших сталактитах сточных вод и увидела там Павелека. Павелек показал мне черный мертвяцкий язык.

Выходные прошли, как будто ничего и не случилось. Верней, случилось, но для меня хорошее. Мой обидчик никогда больше не сможет до меня добраться. А сны? Что сны! Сны не могут ранить, унизить или отобрать то, что тебе дорого. В воскресенье я попросила у мамы купить мне стеклянных шариков. Она без споров купила мне в аптеке целых пять, очень красивых. Впрочем, я не помню, чтобы она хоть в чем‑нибудь когда‑нибудь мне отказывала. Почему я не попросила раньше? Не знаю. Наверное, думала, что, как и другим детям, они должны доставаться каким‑то другим путем, а уж точно не с прилавка.

В понедельник никому не было до меня дела – все обсуждали волнующие подробности Павелекова убийства. Мои стул и стол даже были чистыми, как после уборки.

Девчонки скучковались в противоположном углу классной комнаты и громко шептались, хватая друг друга за манжеты, выкручивая пуговицы. Даже мальчишки держались рядом. Смерть Павелека сплотила их. Но только не со мной. Прикинувшись глухой, я ловила каждое слово. Я даже не удивилась, когда они описали грот из моего сна, в котором нашли тело хулигана. Так и должно было быть, разве нет?