Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Цветное стекло брызнуло и рассыпалось по шахматной плитке и теперь скрипело и крошилось под подошвами папиных домашних туфель. А в руке папа сжимал камень.

У нас дома не могло быть такого камня, ему в доме не место. Но он был здесь – в папиных музыкальных пальцах, завернутый в какую‑то бумажку с чернеющими на ней буквами.

Я все смотрела, не в силах установить какую‑то понятную связь между камнем, звоном, стеклом, запиской. Эта нить будто ускользала из моих неловких рук, не хотела даваться…

В ушах еще раздавался, заглушая голоса, звук сыплющихся осколков, когда на пол без чувств упала моя мама.

* * *

Раз они не хотели, не считали должным мне доверять, посвящать в свои секреты только потому, что я ребенок, мне необходимо было поговорить с единственным человеком, который видел во мне взрослую. Я задыхалась от обиды, от непонимания, от всеобщего презрения, но среди всех искаженных лиц мне больней всего было видеть ее – равнодушное.

Я решилась не отступать. Если нужно будет – упаду на колени и стану целовать ее унизанные дешевыми блестящими колечками руки, стану плакать, пока не выплачу глаза, но я вымолю прощение и снова увижу неподдельное участие пани Новак. Она нужна мне, как вода умирающему в пустыне, ее слова поддержки спасут меня, как спасали в самые черные дни. Я должна.

В последнее время она заканчивала работу до того, как у меня заканчивались уроки, и мне не удавалось с ней повидаться. Не знаю, избегала ли она меня или у нее просто были дела поважней, чем смазывать чужие ссадины перекисью. Но мне за этим виделась настоящая обида, и отчего‑то это дарило надежду – я настолько значима для пани Новак, что она готова избегать меня.

Да, я обманула ее.

Нет, я ее не обманывала! Я думала, мы заодно, думала, она понимает меня и мои мечты, а наши общие секреты звучат где‑то между слов. Она не могла не знать, что я всего лишь хотела глотка свободы вдали от всех этих людей, и потому помогала мне эту свободу обрести – на короткий украденный час.

Чтобы застать пани Новак на месте, я обманула снова. Только не ее, и даже не вполне. Я сказала учителю арифметики, что моя маман чувствовала себя дурно утром и мне нужно как можно скорее вернуться домой, потому что я за нее волнуюсь. Старик не хотел отпускать меня с урока, но я так волновалась, что мои руки безо всякого притворства тряслись, как у помешанной, а глаза щипало едкой влагой. Учитель сердито окинул меня взглядом поверх проволочных очков, дернул щекой и махнул на дверь, точно выгонял по своей воле. Меня упрашивать уже не пришлось.

Я пронеслась по школьным коридорам самым невоспитанным бегом в жизни. Вообще я не умею бегать, а потому мгновенно выдохлась, а в бок точно воткнули стальное перо ручки. Но это меня не остановило – согнувшись в три погибели и дыша, как старая лошадь, я продолжила идти. Чтобы увидеть дверь пани Новак, мне оставался только один поворот…

И тут я услышала ее голос! Сердце в груди подпрыгнуло и пустилось вскачь – вот оно, это тот самый день, тот самый момент, когда все исправится! Затем я услышала чей‑то смех. Такой придушенный, будто в кулачок.

Выглянув из-за угла, я увидела спину пани Новак. Она как раз запирала кабинет медсестры, склонившись над замком. А рядом стояла какая‑то учительница из молодых. Я ее не знаю, она у нас не ведет.

– Душечка, ты моя спасительница, ей-богу! – тихо, но звонко, на весь пустой коридор тараторила молодая учительница. – От этих сорванцов голова вечно вот-вот расколется, как какой‑то орех… Твой особый тоник творит настоящие чудеса! Ты, случайно, не ведьма, не знахарка какая, м-м?

Мое трепещущее сердце дернулось еще раз и разбилось вдребезги со стеклянным звоном.

Особый тоник! Она мешала своей новой подруге мой особый тоник, который раньше делала только для меня!

– Ну тебя, ей-богу, – хохотнула пани Новак, отбросив со лба волнистую прядь. – Скажешь тоже! Обычная смесь витаминов и минеральных элементов.

Но было видно, что ей приятно слышать такую похвалу.

– Нет-нет, ты непременно должна оформить патент! Станешь богатая, будешь запивать севрюжью икру шампанским, ездить на авто с водителем и каждый день ходить в кинотеатр!

– Чего там каждый день‑то делать? – Пани Новак закончила возиться с замком и подхватила новую подружку под услужливо подставленный локоть. Вдвоем они направились к выходу, переговариваясь уже тише.

Я пошла следом, не могла не пойти. В тот момент мне казалось, будто из моей груди за пани Новак тянется тонкая красная нить. Да, пусть я не нужна ей – да и кому я вообще нужна! – но мне она была просто необходима.

Надевание калош заняло у меня всего несколько секунд, но этого хватило, чтобы я сильно отстала от пани Новак и ее подруги-учительницы. Когда я выскочила за тяжелую входную дверь на крыльцо, то едва успела заметить через частокол голых ветвей удаляющийся промельк ее лиловой шляпки.

Отчего‑то мне не хотелось, чтобы меня увидела та, другая. Ведь что, если она не уйдет, когда я догоню пани Новак и обращусь к ней? Станет рядом, сложив на груди руки, и будет качать головой, может, даже посмеется в кулачок. Невыносимо!