Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Застряли на несколько дней под П., потому как взрывом разбило насыпь, по которой пролегают рельсы. Раненых мы везли до поезда на телегах за многие километры. Было страшно приближаться к передовой, где грохотала артиллерия.

Их лица такие разные, когда они спят без сил, обескровленные. И схожие, когда они способны корчиться от боли, кричать, звать любимых и умолять добить их. Но морфий уравнивает их всех.

18 января 1915 г.

Пан Э. теперь выделяет меня среди прочих сестер милосердия и часто велит проводить ожоговые перевязки первого порядка и ассистировать при сложных операциях. Я учусь у него каждый день, к тому же у него с собой множество сверхценных медицинских справочников, которые он позволяет мне брать и читать. Кроме беспрекословного исполнения всех его приказов, я веду себя в точности как Душечка. Сложно сказать, что сработало в первую очередь, но теперь есть здесь человек, который меня поддерживает.

24 января 1915 г.

Сегодня во время операции мне довелось задеть оголившийся нерв кисти, и пальцы человека, пребывающего в глубоком медикаментозном сне, стали судорожно сокращаться, причем в сознании он бы не был на это способен – не с его ранами. Это впечатлило меня, и после я задала пану Э. вопрос о нервной системе, которую мы мало изучали на курсах и никогда не обсуждали здесь.

К слову, я бы ни за что не подумала, что пан Э. доктор, хирург. Больше он похож на старого морского волка – лысый, с кирпичной кожей и вечно подпаленными усами, потому что он то и дело забывает в зубах папиросу, и та тлеет, пока не занимается волос. Пан Э. крякнул и достал с полки очередную книгу:

«Неврология, моя дорогая Викуша, – это тонкое искусство, подобное настройке струн рояля. Там место тонким пальчикам и артистическому слуху, а не грубой пятерне мясника. Учитесь, моя золотая девочка, учитесь, пока можете!»

И я стала читать. Не знаю, правда, как мне пригодится это здесь, в кроваво-угольном чаду и круговерти обезболивающих инъекций, где проще дождаться, пока умрет, чем вылечить; где вечная усталость собирает твою концентрацию в крохотную щепоть, которую боишься просыпать зря. Но я стала учиться, пусть и теории.

1 февраля 1915 г.

Заподозрив во мне родственную душу, пан Э. стал разговорчивей. Бывает, накладывая швы, он принимается рассуждать о правителях, развязавших бессмысленную и бесчеловечную войну: