Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Как не помнить? Тяжелый потный мрак, удушье. Сыплющиеся со всех сторон удары. Смертельный ужас больше никогда не вынырнуть. Но зачем она об этом заговорила? Мы же с тех пор снова стали подругами.

– Не очень. – Мой голос даже прозвучал жалко.

Надо было нападать. Сказать, что они были бессовестными и не имели права бить меня всей шайкой. Но у меня не хватило на это пороху. Бедная овечка.

– Каждому свое, – лениво отозвалась Данута. Щелчок – и мою простыню украсила еще одна дыра. – Кому весело, а кому нет. Вот ты когда‑нибудь целовалась?

Чего она ждала от меня? Я до сих пор не понимаю. Но я выпалила первое, что пришло в голову:

– Дана, а ты говорила своей маме? О том, что… ну… твой папа. – Под конец фразы голос полностью изменил мне, остался только совсем неслышный писк.

Несколько секунд она сидела, вперив в меня до крайности неприятный взгляд косящих глаз. Мне даже показалось – сейчас ударит. Ножницами. Рукой. Не важно.

Но прошло несколько мгновений, и Дана рассмеялась – зло и тонко, – запрокинув стриженую голову.

– Какой же ты еще ребенок, – выдохнула она, отсмеявшись. – Дети всегда выдумывают.

Поднялась с кровати незаметным глазам пируэтом и вышла вон, оставив меня трястись в ознобе.

Черт, клякса.

1924 год. Белая кость II

Шантаж – дело благородное. Он придает даже пустяковым конфликтам драматичный флер безысходности. Осознавала ли Дана, что делала? Полагаю, ее вел чистый инстинкт. У девочки был потенциал настоящей паучихи, даже жаль, что так все обернулось. Но, повторюсь, ее репертуар никогда не интересовал меня всерьез.

Не моя область.

Итак, ей удалось запугать Касю, чтобы та не проболталась о ее нечистом белье. Но в то же время Данута понимала, что нельзя использовать один и тот же прием постоянно. Касю били не раз, пока фантазии хватало только на этот вид мучений. Она могла и перестать бояться.

Глядя на то, как на уроке домоводства Кася складывает лебедя из льняной салфетки, Дана мечтала об одном – запихать эту салфетку ей в глотку, чтобы она замолчала навсегда. А с какой нежностью смотрит на нее Магда! Будто на сестру, будто на ровню! Непростительно.

Здесь мое в высшей степени всестороннее исследование темных закоулков души требует отступления, сноски с примечанием. В конце концов, сложно предположить, когда мои записи будут опубликованы.

Пансион, как и любой проект, проходит через множественные стадии, или, если хотите, метаморфозы. Прибавьте к этому новую эпоху. Так бывает всегда – перелом веков и первые десятилетия самые беспокойные.

Закрытые школы довоенного образца постепенно уходили в небытие. И если было предельно понятно, как следует поступать с мальчиками, то насчет обучения девиц возникал большой вопрос. Времена менялись. Тогда‑то пани Ковальская и основала «Блаженную Иоанну». В ее пансионе парадоксальным образом сочетались новые требования к образованию, строгие правила и собственные воззрения директрисы на воспитание девиц. Сам образ школы, дающей классическое женское образование, должен был привлечь богатых попечителей и родителей девочек с традиционными взглядами.

Идея была дерзкой, если такое слово вообще можно было применить относительно пани Ковальской. Но она сработала. Хотя, сказать по совести, до настоящей католической школы «Блаженной Иоанне» было как до Великой Китайской стены. Ловкий ход.

Но эти дрязги вам неинтересны, ведь так? Однако они имеют к девочкам прямое отношение.

Мои принцессы появились в пансионе на второй год его существования. Первых учениц набирали на все года одновременно, и классы были совсем небольшими. Здание особняка заселяли понемногу, захватывали по чуть-чуть, будто боясь растревожить, разбудить огромного зверя.

Им бы все равно это не удалось.